глухари и на лету издают.

Осторожно удаляюсь, чтобы зря не тревожить птиц.

Внезапно резко и отрывисто «скиркнул» глухарь. Заметив меня, он подал «сигнал»

тревоги. Воцарилась тишина. Скирканье повторилось, его подхватили мошники в разных

концах тока. Заскиркали даже и те, о присутствии которых нельзя было и подозревать. Теперь

в это утро они уже не заиграют; да и завтра больше обычного будут осторожничать...

Утренний ток кончается часам к девяти, в теплынь – раньше. Однако, когда в полдень я

отдыхал на солнечной поляне, то в смешанном лесу, на голой осине, азартно заиграл глухарь.

В стороне сидела на дереве не то глухарка, не то тетёра. Глухарь подпустил меня на выстрел.

4

С половины апреля наступает разгар токов. Поют и молодые петухи, прилетающие сюда

уже с вечера. Оживление вносят глухарки: с рассветом они появляются на току, извещая об

этом громким квохтаньем. В морозный утренник старки показываются на току позже, –

чтобы яйца в гнезде не остыли.

В конце апреля вновь прихожу на подслух.

Задолго до захода солнца на земле запел мошник. Хорошо он оградил себя: с одной

стороны – чистый мох, никак не подойдешь, сразу выдашь себя, с другой – заслоняет певца

густой соснячок.

Солнце зашло, а кругом ясно. Далеко слышен прилет глухарей. В трех местах заиграли и

затихли. Перестал петь и старый петух на земле. Очевидно, заночевал внизу. .

Высоко в небе засветилась луна. Уже ночь, – в прозрачном воздухе чуть прибавилось

синевы.

Мягко ступая по мшаге, направляюсь к ночлегу.

По привычке вслушиваюсь в тишину и улавливаю... точение. Чудно! Всё спит в лесной

глуши, один только глухарь не может успокоиться, песню за песней поет. Около полуночи

смолк...

В два часа ночи возвращаюсь к току.

В бору лунные проточины. Взглянешь над собой – кроны просвечивают, дальше – свод

темнеющей хвои.

А в гуще леса сумеречно...

«Ци...ци...» – проснулась зарянка.

«Тэк!» – едва слышно отозвался ближайший глухарь. «Тэ-тэк!.. Тэ-тэк!» – с

промежутками твердил он. И опять – «тэк!». Помолчал. Начал сдваивать и заиграл.

Не громка глухариная песнь, а своим вкрадчивым шёпотом наполнила лес.

Затоковали и молодые. Некоторые пели робко, с частыми перемолчками, но по-

настоящему. А иные принимали игровую позу невпопад со своим токованьем, и пение у них

не налаживалось. На заре удалось подсмотреть, как один начинающий петух делал «пробу».

Часто-часто затэкает, а хвост не раскроет, пустит сплошной щелкоток и хвост распускает

веером, но вместо глухой трели издает креканье со скрипом. Другой первогодок хрюкал,

забавно ворочал шеей или, наершивая на ней перья муфтой, пригибал её к ветке – точь-в-

точь, как домашний петух перед дракой.

Затаившись у осины, наблюдаю глухарей. Вот мошник в пылу игры семенит ногами,

бежит в мою сторону с трелью «вжги-чири...» и, заканчивая её, с грохотом подлетает. Петух,

как говорят охотники, поет «на полу». С такой же «музыкой» приближается второй. Вдруг

соперники смолкли и бросились навстречу друг другу... Ударились и отпрянули. Схватились

клювами за шеи. Таскают один другого и немилосердно лупят костистыми сгибами крыльев.

Следы такой драки надолго остаются у бойцов в виде выдранных перьев и ссадин. Не

выдержал мошник, который был послабее, вырвался и побежал, вихляя хвостом. А

победитель, торжествуя, запел.

Пробую подойти к нему на выстрел, не удается, – улетает. В редком лесу заметили мое

движение и другие мошники и тоже разлетелись.

Но так как глухари здесь ещё мало пуганы и ток был в разгаре, я решил подождать часик,

– что будет дальше.

Через некоторое время петухи стали возвращаться. Только я их уже не тревожил, а

направился к мошнику, одиночно игравшему в конце тока... В зеленоватой куртке иду по мху.

Уже недалеко осталось, а прятаться не за что. Глухарь смолк. Стою боком к нему (так больше

сходства с пнем) и выжидаю. К неподвижным предметам птица быстро привыкает. Всё же

осторожный глухарь, хотя и не распознал опасности, но перелетел на вершину большой ели,

окруженной другими деревьями, и опять заиграл. Тут-то уж нетрудно было взять его.

На другую ночь к утру небо захмарило.

Я наметил глухаря на окраине тока. Пел он с перерывами. Подзадориваю его голосом

матки. Помогло: даже ближе подсел он на толстую ветку широченной сосны, и так

разошелся, что не переставая точит. Вдруг хлынул сильный дождь. Мой певец продолжал

токовать, только хвост опустил, как это делают куры в дождливую погоду. В такой позе он и

достался мне.

Видел я поющего на земле мошника и в короткую снежную пургу. Но длительное

промозглое ненастье, холодные ветры, особенно ранней весной, расстраивают ток. В хмурое

утро, перед резким изменением погоды к худшему, случается, что глухарь лишь «крехает».

Средина мая. Березняки кудрявятся душистой листвой. Цветет фиалка, и папоротник

раскручивает свои листья-завитки...

Отыграли мошники. Да и пора, – ведь осина распустилась, а это уж верный признак

прекращения токов.

Глухарки не покидают гнезд, петухи вяло и недолго поют на деревьях. При этом они всё

реже раскрывают веером хвост.

5

Много лет посещал я знакомый ток. Много занятных случаев сохранила мне память.

Ранняя теплая весна. В предутреннюю темень иду по мху так тихо, что сам не слышу

своих шагов. Вдруг позади заиграл глухарь. Хочу вернуться назад, но в этот момент и

впереди запел мошник. К нему и крадусь. Создается впечатление, что птица токует на земле.

В темноте приближаюсь к ели. Глухарь совсем близко, но песня звучит с разных сторон. Стоя

под елью, пытаюсь определить, где же он точит? Высунусь справа от ствола – слышится в

одной стороне, выгляну слева – уже с другого места доносится трель. Продвинусь вперед –

песня звучит за моей спиной. Ага! Петух играет на ели у меня над головой, а обманывает

меня... глухариный хвост. Плотный и упругий, при поворотах певца он отражает звучание,

давая ему разные направления.

Всё мое внимание приковано к ели. Во мраке лапчатых веток ничего не разобрать.

Мошник не смолкает. Надо бы подождать рассвета, но мне не терпится... У самой вершины

что-то чернеет. Целюсь – мушки не видно. Подвожу стволы снизу. Как только они сравнялись

с черным пятном, я, одновременно с главным ударом певца, нажимаю гашетку. Прогремел

выстрел, глухарь... допел трель и смолк. Значит, я не туда стрелял.

Вспышка огня испугала мошника: он затих, ещё не понимая, что произошло.

Где ж он таится?

Опять не выдерживаю, обхожу ель, стараясь высмотреть замолчавшего глухаря. Мошник

отлично слышит шаги, но густая хвоя скрывает мои движения, поэтому лететь в сумраке, без

крайней нужды, он не решается. Заслышав шум, но не разобравшись в причинах его, он, как

это часто случается с глухарями, отсиживается в укромном месте, выжидая, что дальше

будет.

Но я заставил-таки петуха выдать себя, – стукнул по ели рукой, всполошился глухарь и

загремел на взлете.

Рассветало. Издали доносилось точение первого глухаря. Не успел я подумать о нем, а он

тут как тут. Прошумел мимо, опустился на дерево рядом и сразу же заиграл. Оказывается,

там, где он раньше сидел, была моховая слякоть, а с рассветом певец обычно вниз спускается.

Вот и потянуло его к сухой гриве.

Подхожу к нему... Надо было бы сбоку зайти, где ни одна веточка не заслоняла птицу. Но,

рассчитывая на отличный бой ружья и близость, стреляю в зоб, прикрытый венчиками хвои.

Всё же полетел мой глухарь, только вскоре забил крыльями. Значит, упал где-то. Тут уж надо

спешить, а то не найдешь. Бегу к нему. Поднялся мошник на ноги – и наутек. Догоняю.