подметишь то, что неминуемо проглядишь в пылу «охотничьей лихорадки».

Огромная птица с таким увлечением играет, что совсем не слышит в это время. А отчего

глохнет – никто точно не знает. Одни утверждают, что отросток нижней челюсти глухаря

заслоняет при пении слуховой проход. Другие указывают на набухание от прилива крови

особой складки, которая под давлением черепной косточки закрывает ушное отверстие. Есть

мнения, что причина потери слуха кроется в весеннем возбуждении петуха.

Словом, загадка глухариной глухоты до сих пор толкуется по-разному.

Крупная и тяжелая птица глухарь, а взгляните на него в лесу, на воле: перо приглажено,

осанка статная. Особенно, когда, чуть подавшись вперед, он готов слететь, невольно

залюбуешься стройным силуэтом каштаново-бурого красавца. Большая темносерая в крапе

голова его, с изогнутым по-орлиному клювом и пучком перьев, вроде бородки, украшена

полудугой алых бровей над черными глазами. Зоб черный, с блестящим зеленоватым

отливом. Грудь чернобурая. На темных перьях длинного хвоста пестрят ряды белых

пятнышек. Пальцы оперенных ног в оторочке из роговых пластинок, – чтобы грузный петух

не проваливался в снегу и не скользил по обледенелым веткам. Среди лесной дичи нет

равных ему по величине.

Коричневатая с рыжей грудкой глухарка выглядит проще.

Глухой певец очень удачно назван глухарем. Но есть у него и другое имя – «мошник».

Оно дано ему за его привязанность к лесам, где раскинулись моховые болота.

Часто говорят о каком-то неимоверном весе глухарей – в семь, восемь и больше

килограммов. С этим нельзя согласиться. Никогда не приходилось мне встречать весенних

мош-ников тяжелей четырех-пяти килограммов, и то – старых. Молодые легче. Осенью

упитанные глухари могут весить на килограмм больше.

Полная захватывающих впечатлений весенняя охота на глухаря несравнима ни с какой

другой охотой по перу и надолго остается в памяти охотника.

2

На краю боровой гривы стоят небольшие сосенки, засыпанные снегом. Их зеленые

верхушки маленькими кустиками выглядывают из белых сугробов. С хрустом обрывая

хвойные побеги, бродит здесь по плотному снегу стайка глухарей, Среди них не видно

глухарок: они обычно живут отдельно.

Вот самый большой длиннохвостый мошник перестал дергать пучки зеленых игл и

напыжился. Вдруг он встрепенулся и ни с того ни с сего бойко клюнул подвернувшегося

соседа. Под скупыми лучами февральского солнца задира преобразился: вскинув голову и

волоча крылья, он жесткими концами их бороздил снег и на ходу пощелкивал. Похоже на то,

что дело идет к концу зимы!

И хотя снежный груз всё ещё лежит на ветвях, лучистое солнце день ото дня выше и ярче

светит над лесом. Отошел припай зернистого снега, рушатся с сосен белые «гирьки»,

пробивая рыхлеющий наст, с шорохом сползает еловая навись, то там, то здесь, качнувшись,

выпрямляется ветка. Ночью березы и осины стоят обледенелые, днем – кора их влажна.

Как только утреннее солнце озаряло маковки сосен, мошники спешили к местам своих

постоянных токов. Тут они рассаживались по верхушкам деревьев, будто ожидая чего-то.

Самые старые петухи первыми отзывались на увеличение дня: они слетали вниз и с

прищелкиваньем разгуливали по болотине, оставляя на снегу следы лап и черточки – метки

от распущенных крыльев.

Это – вступление к предстоящим токовым играм. Раз глухари «зачертили», – недолго

осталось ждать начала их весенних песен.

Следы с «чертежами», замеченные охотниками, заранее указывают места токовищ.

Тока чаще всего бывают в хвойном лесу, затем – в смешанном и реже – в чернолесье.

Как правило, глухари играют в глуши лесных просторов. Обычней всего, это влажные

моховые болота то с плотным, то с редким корявым сосняком. Закраины таких низменных

мшаг, незаметно повышаясь, переходят в острова соснового бора, поросшего кое-где

ельником, осинами, березами. Примерно по кромке боровой гряды и рассаживаются по

деревьям птицы.

Весна всё больше и больше дает себя чувствовать. В хвойном лесу ещё снег, но в голом

чернолесье на проталинах зацветают подснежники.

Петухи теперь с вечера торопятся лететь на ток, а на рассвете уже поют на деревьях.

Потеплеет, – они заиграют ещё раньше – затемно.

Тут и открывается охота на них. Начинать её следует с вечернего подслуха.

Мошники необычайно привязаны к своему токовищу. Они посещают его до тех пор, пока

не будут все перебиты, что, к великому сожалению, случается ещё довольно часто.

Впрочем, ежедневно тревожа певунов настойчивым и неумелым преследованием, можно

вынудить их временно рассеяться по окрестностям.

Но как только минует невзгода, глухари возвратятся на старое место. Новый же ток

образуется не сразу.

3

Весенним вечером, часа за два до захода солнца, прихожу к току на подслух, чтобы

проверить слёт глухарей. Удобно облокачиваюсь о ствол дерева. Защитный цвет одежды

сливается с окружающим фоном.

Стою в развилке сосны на грани боровой гривы и мохового болота с низкорослым

хвойником, охваченного, как подковой, островами высокого краснолесья. Осматриваюсь. Из

снега проглядывает кочка с серой осокой. Не пойму, отчего это на ней так ослепительно

искрится солнце. Просто глядеть невозможно, не сощурясь.

В такой хороший вечер мошники будут громоздиться по соснам и елям, на закрайках, а

не в глубине острова, как это случается в ненастье, в ветер.

Задолго до заката с шумом взлетает с земли и садится возле меня на сосну глухарь.

Хрюкнул. Видно, где-то вблизи дневал и «пешком» пришел сюда. Кося глазами, любуюсь

петухом. Меня ему не разглядеть меж стволов. Посидел-посидел мошник и занялся

«ужином»: срывает хвою и набивает ею свой зоб. Долго возился мошник, перепрыгивая с

ветки на ветку и выбирая пучки игл посочнее.

Солнце уже скрылось за лесом, но ещё не зашло; сбоку от меня, на рыжей коре, всё выше

и выше тлеет в голубой дымке солнечный луч. А вслед за ним поднимается тень. Вот красная

полоска осталась лишь на маковках самых высоких сосен... Погасла... В стороне заката горит

заря. Тускнеют и её отблески...

Слетаются мошники. То ближе, то дальше раздается хлопанье крыльев

подсаживающихся на деревья глухарей. Один сел невдалеке и вытянулся на суку, напряженно

застыв, чтобы при малейшей тревоге пригнуться к ветке и с толчка нырнуть в полумрак.

Неожиданно слышится сухой треск, похожий на пистолетный выстрел. Так – с хлестким

ударом крыльев – садятся некоторые глухари. Ещё один с шумом мелькает в просветах

вершин. Сел. И сразу, как бы давая ему знать о себе, за моей спиной громко хрюкнул ранее

прилетевший. Откуда он взялся? Не было слышно его посадки, – значит, бесшумно

опустился.

Глухари перелетают с места на место. Некоторые, собираясь запеть, щелкают. Доносится

то одиночное «док», то вздвоенное «тэ-тэк... тэ-тэк» или «тэ-кэ», но всякий раз это

вступление к песне заканчивается... хрюканьем.

Смолкли. Да и пора, уже поздно.

Ночевать иду в конец острова. Буду коротать ночь у костра там, чтобы не тревожить

глухарей.

Крадучись по заснеженной ветоши, прохожу под сосной, где кормился хвоей мой

пернатый «сосед». Втянув шею и положив голову на выпяченный зоб, он по-куриному спит

на ветке, поджав ноги...

Перед рассветом, до пробуждения глухарей, стараясь не хрустеть, приближаюсь к

окраине тока.

Хорошо, что пораньше пришел. Проснувшись, птицы становятся очень осторожными, а

заподозрив опасность, не запоют.

Песня мошника не отличается звучностью. Приглушенные тона её неуловимо

растворяются в сумеречной тишине. Охотник, ещё незнакомый с этой песней, если она и