— Так вы были не один? И кто ваша спутница?

— Просто девушка, тоже ехала на моление.

— Поди, ваша любовница?

— Нет, она любит и собирается замуж за другого человека, он тоже приехал с нами.

Чем больше я рассказывал, тем фантастичнее и запутаннее делалась история. Я сам это понимал, но ничего более внятного и логичного у меня не получалось.

— А ваша спутница знает, что вы мужчина?

— Не знает.

— А что за история с сокровищами, которые вы жертвуете монастырю?

— Мы попали к настоящим разбойникам. Александра и его товарища они хотели убить, а нас со спутницей сделать наложницами. Я воспользовался тем, что меня посчитали женщиной, и помог вашему племяннику и его товарищу освободиться. Потом нам удалось справится с бандой. Так что если бы не мое женское платье, то нас уже не было в живых.

— Вы знакомы с нашей послушницей Пелагеей?

— Нет, а кто она такая?

— Та женщина, ради которой вы сюда явились.

— Вы имеете в виду Алевтину? Нет, мы с ней не встречались.

Видимо, последнее заявление окончательно запутало ситуацию, и игуменья решила в ней разобраться.

— Я велю прислать ее сюда, и сама буду присутствовать при вашей встрече.

— Конечно, буду вам благодарен, — безо всякого восторга, согласился я, не представляя, как может повести себя жена. При ее способности читать чужие мысли, она должна была сразу понять, кто я. И ее реакцию на мой измененный облик и появление здесь, в Шуе, не мог даже примерно спрогнозировать.

— Вас я попрошу молчать и ни о чем с сестрой Пелагеей не разговаривать, — сказала монахиня и вышла распорядиться позвать Алю.

У меня появилось несколько минут, чтобы подготовиться к встрече. Самое главное, чтобы моя девочка не выказала никакого удивления. Иначе мой рассказ станет сплошной ложью, и мы попадем в очень неприятную, если не трагическую, ситуацию.

Чтобы не думать об Але, я начал вспоминать эпизоды нашего путешествия, как мы ночевали в деревне, постарался восстановить зрительные образы крестьянского семейства, их избу, поле, примыкавшее к деревне. Игуменья больше со мной не говорила, молча сидела на своей жесткой скамье, и было видно, что она действительно больна. Уголки губ у нее скорбно опустились, глаза полузакрылись, и кожа на лице казалась серой с зеленоватым отливом,

Наконец вошла Аля, я мельком взглянул на нее и постарался никак не зафиксировать ее приход своим сознанием — представлял одного за другим деревенских ребятишек, многочисленных отпрысков наших недавних знакомых.

Аля перекрестилась на иконы и поцеловала настоятельнице руку.

— Вы звали меня, матушка? — спросила она.

Я от звука ее голоса чуть не сорвался, но сумел взять себя б руки и подумал о тощей, несмотря на летнее время крестьянской корове.

— Да, — ответила Але настоятельница, крестя ее. — Хотела спросить, как тебе нравится в нашей обители?

— Все, слава Господу, хорошо, у вас здесь тихо и благолепно, — ответила жена.

— Тебе знакома эта женщина? — задала новый вопрос матушка Фетисия.

Аля внимательно посмотрела на меня, а я про себя подумал, что мне нужно вымыть голову.

— Нет, матушка, — ответила она, — мы не знакомы.

— Она говорит, что приехала к тебе от твоего мужа!

Аля вздрогнула, побледнела и быстро повернулась ко мне.

— Алечка, ты слышишь меня? — про себя проговорил я.

— Да, — прошептала она и начала падать на пол.

Я бросился к ней, пытаясь подхватить, но запутался в длинном подоле и не успел.

— Матушка, ради Бога, помогите, — взмолился я, пытаясь поднять Алю с пола.

Настоятельница медленно, с усилием подошла, и мы вместе переложили жену на лавку.

— Что с ней? — спросила она.

— Обморок. Ее нельзя волновать, у нее будет ребенок. Здесь есть вода?

— Там, — указала игуменья на кувшин, стоящий на столе.

Я приподнял Алину голову и смочил ей губы. Она прерывисто вздохнула и открыла глаза.

— Кто вы?

— Я друг вашего мужа, приехал навестить вас, — вслух сказал я, а про себя добавил: — Это я, Алексей, моя хорошая, только поменял вид.

Однако такое объяснение оказалось для Али слишком сложным, она попыталась сесть и вдруг заплакала.

— Я вас не знаю, вы женщина или мужчина?

Монахине этот вопрос почему-то не понравился и она, не дав мне ответить, прервала наш разговор:

— Возвращайся к себе сестра, наша гостья потом тебя навестит.

Аля с трудом поднялась на ноги и, поклонившись игуменье, побрела к выходу.

За время, что мы не виделись, она изменилась, пополнела и сделалась более женственной. У нее исчезла угловатость подростка и внутренняя неуверенность в себе, которая раньше проглядывала при каждой сложной ситуации.

Когда за женой закрылась дверь, мать Фетисия тяжело подошла к столу и села на высокую скамью. Я стоял перед ней, ожидая продолжения разговора.

— У меня есть повеление, что если сестрою Пелагеей будут интересоваться или попытаются похитить, немедленно ее удавить.

— Что? — только и смог сказать я, — И чье это повеление?

Вопрос был глупый, и настоятельница на него не ответила. Занятый своими проблемами, я не очень всматривался в ее лицо. Лишь отметил, что она нездорова, и только теперь увидел, что она с трудом сидит и, несмотря на то, что здесь прохладно, лицо ее влажно от пота.

— Вы совсем больны, вам нужно лечь!

— Пустое, — ответила она, — помолюсь, и даст Бог, полегчает.

— Конечно, молитва облегчает. Однако позвольте, и я немного помогу.

— Чем это? — невесело усмехнулась игуменья.

— Я вообще-то лекарь, — со скромным достоинством сказал я. — Как-то вылечил даже Московского генерал-губернатора Салтыкова.

— Ты, в такие младые лета? — не поверила она.

— Я старше, чем кажусь, и вообще, что вы теряете? Я даже к вам прикасаться не стану.

— Как же ты лечишь? Может быть колдовством?

— Матушка, мы же с вами живем почти в девятнадцатом веке, какое еще колдовство! Обычная экстрасенсорика.

Как всегда, непонятное слово подействовало безотказно. Настоятельница понимающе кивнула:

— Ну, если только так. А как будешь лечить?

— Вы ложитесь, а я над вами повожу руками.

— И все?

— Всё.

— Что-то мне сомнительно, как так руками?

— Вы же можете молитвой принести исцеление?! А мои руки освещены Антиохским патриархом. Это как бы крестное знамение. От него и идет помощь.

Ссылка на неведомого патриарха возымела действие. Игуменья без пререканий легла на свое скромное ложе. Я придвинул скамью, сел около постели и начал водить над больной руками. Несомненно, что у матушки были большие проблемы или с желудком или с поджелудочной железой, более точный диагноз поставить у меня не получилось. Впрочем, это и не имело значения.

Я сконцентрировался на больном месте и начал напрягать руки. Мышцы вскоре онемели, и плечи сковали железные обручи. Я попытался расслабиться, но ничего не получилось, ощущение было такое, будто мышцы сократились от поражения током. Настоятельница тоже вся тряслась, потом начала выгибаться, как при падучей. Я чувствовал, что вот-вот потеряю сознание, откинулся назад и навзничь полетел с высокой скамьи на пол.

Очнулся я в какой-то каморке, лежа на жесткой лавке, с мокрым полотенцем на голове,

— Полегчало, милая? — спросила какая-то черница. — На, испей настоечки, — сказала она поднося к губам берестяную кружку.

Я сделал несколько глотков кислой жидкости и окончательно пришел в себя.

— Что с матушкой? — первым делом спросил я помогавшую мне монашку.

— Сначала думали, что помирает, а теперь отошла. Сейчас скажу, что тебе полегчало, сама придет.

Черница, убрав питье, ушла, а я поднялся, ощущая в теле легкость выздоровления. Через минуту в келью быстрым шагом вошла настоятельница монастыря.

— Как ты, милый? — спросила она, вплотную подойдя ко мне.

— Хорошо, как вы?

— Впервой за последний месяц боль отпустила, а спервоначала подумала, что преставлюсь. А как ты упал и лежал, недвижим, решила, что и ты помер. С тобой-то что приключилось?