— Жить всем нужно, — философски обобщил ходатай по делам. — Жалование у полиции маленькое, а дрова в Питере дорогие.

— Ладно, твоя взяла, поехали за сюртуком с позументами, — сказал я, возвращая Остерману потраченные деньги и присовокупив к ним проценты за комиссию.

За что тебя забрали? — спросил я Ивана, когда мы остались вечером одни.

— В облаву попал, — рассказал он. — Когда ты пропал, кинулся я было к твоему родственнику Антону Ивановичу, а его уже след простыл, выхлопотал он себе отпуск и уехал в имение. Домохозяин, как увидал меня, только руками замахал, крик поднял, что полиция из-за нас к нему с обыском приезжала, и велел, чтобы духу моего в его подворье не было. Делать нечего, снял я себе комнатенку у вдовы на Сампсоньевском прошпекте на Выборгской стороне, там и обретал.

Про тебя никто ничего не знает, да я и сам бы на улице встретил, не узнал. А вот когда в городе начали говорить про тайных разбойников, и все мутно, никак понять невозможно, что на самом деле было, чего не было, тут же я смекнул: не иначе как мой Алексей Григорьевич объявился. Разбойники — твоя работа?

Я кивнул.

— Тогда я и начал выходить на люди, надеялся тебя рано или поздно встретить. Да не повезло, заприметил меня соглядатай, выследил и в полицию донес. Вот и все мои дела. Деньги в надежном месте лежат, когда нужно будет, достану. А тебя где доля носила?

Я рассказал о приключениях, случившихся со мной после того, как мы расстались.

— Да, — задумчиво сказал Иван, — к тебе последнее время несчастья так и льнут. Нужно нам из Питера выбраться.

— Пока не получится. Документы надежные нужны, и старуха из дворца обещала разузнать, куда Алю упрятали. Так что поживем пока здесь.

— Ну, что ж, давай поживем, мое дело солдатское. Как Алевтинку твою освободим, буду до своей Марфы в Архангельскую губернию пробиваться.

В клоповнике на Мойке нашлось место и для Ивана. Можно было бы взять и приличные апартаменты, но я продолжал косить под ожидающего богатое наследство будущего помещика и не хотел светиться «благосостоянием». От «барышень» в долг, под ростовщические проценты, я пока успешно отбивался.

Теперь, когда все как-то начало налаживаться, можно было немного передохнуть. Почтенная Маканья Никитична пока о себе знать не давала. Остерман клятвенно обещал буквально на днях решить вопрос с паспортом.

Я был склонен ему верить. Судя по аппетиту, наваривал он на всем довольно круто и был заинтересован мне помочь, и на том заработать. Однако, как большей частью случается в нашем отечестве, мы предполагаем, а получается совсем не то, на что рассчитываешь…

Поэтому, как только у меня появилось время, я параллельно насел и на домохозяина, Михайло Михалыч после настоятельных напоминаний наконец согласился познакомить меня со своим знакомым чиновником из геральдического управления. С этой целью я пригласил Михайло Михалыча вместе с нужным чиновником в рекомендованный Остерманом ресторан Демута.

Чиновника звали Дмитрий Федорович Селиванов и, несмотря на то, что в чине он находился небольшом, был всего-навсего коллежским асессором, что соответствует воинскому званию капитана, но по вельможному поведению тянул на тайного советника. Прибыл он к ресторану в собственной венской карете запряженной четверкой рыжих каретных лошадей Тракененского завода из Восточной Пруссии.

Мой домохозяин почтительно перед ним прогнулся и, торопясь словами, представил меня. Дмитрий Федорович снисходительно улыбнулся и дал мне пожать два своих коротких пальца. Такая чванливая простота меня насмешила, но я не подал вида, что мне весело, и почтительно, можно сказать, с чувством-с, пожал указательный и средний пальцы великого человека. Сам чиновник на первый взгляд был неказист, небольшого росточка, но находился в приятной, даже внушительной упитанности, что предавало ему необходимую значимость.

— Твой протеже знает, что я только шампанское вино пью? — спросил коллежский асессор домовладельца, не удостаивая меня самого личным разговором.

— Как же-с, Дмитрий Федорович, досконально известил-с, — отрапортовал Михайло Михайлович. — Иван Иванович, хот человек и молодые, но с приятными понятиями знакомы-с.

Отправив карету от ресторанного входа на конюшенный паркинг, Селиванов первым прошел в вестибюль, мимо двух гренадерского роста швейцаров. Мы поспешили следом. Ресторан Демута и вправду был роскошным, однако чувствовалось, что переживает он не лучшие времена. Склонный к аскетизму император Павел не жаловал вертепы роскоши и разврата и заставил ресторации, как и все учреждения столицы, подчиняться введенному им распорядку дня.

Время было раннее, начало пятого, и в залах народа было еще мало. Однако все, кто здесь прожигал жизнь, были людьми состоятельными, так что навязанный мне Остерманом сюртук с позументами пришелся весьма к стати.

Дмитрий Федорович оглядел местный «ландшафт» и выбрал столик у окна, невдалеке от оркестрового возвышения. Мы уселись в мягкие кресла. Интерьеры ресторана были выполнены в итальянском классическом стиле и богато декорированы имитацией южной флоты. Не дав нам оглядеться, тотчас подлетел официант, лично знавший коллежского асессора. Он заюлил, затетюшкал, мало что не пускал слюни от удовольствия видеть Дмитрия Федоровича. Отчего — я вскоре понял: тот оказался самым наивыгоднейшим клиентом, заказывал все самое дорогое и в нереальных количествах. Было непонятно, то ли они в доле от раскрутки клиента, то ли чиновник и вправду не знает меры в деньгах. В данном случае, моих.

Селиванов, как и предупредил, пил исключительно шампанское и в самых лошадиных количествах. Причем самое дорогое, по семьдесят рублей бутылка. Цена была совершенно запредельная, но зато понтов от одной только подачи бутылки на стол было на все полтораста.

Доставляли это шампанское в серебряном ведерке, набитом ледяной крошкой, в сопровождении шеренги официантов. Метрдотель лично откупоривал пробку и наливал первый бокал Дмитрию Федоровичу. Тот пробовал вино и требовал следующую бутылку. Ритуал повторялся. Естественно, что такое действо вызывало к нам повышенный интерес у более скромных посетителей и соответственно доставляло удовольствие моим объедалам.

По мере продвижения по блюдам, Селиванов постепенно веселел, так, как может веселеть полностью пресыщенный жизнью человек.

Он игриво щурил заплывшие глазки и пару раз даже снизошел до того, что удостоил меня вниманием и личным обращением.

— Как вам, молодой человек, нравится в Санкт-Петербурге? — первый раз спросил он, но ответ слушать не стал, заговорил о другом с Михайло Михалычем.

Во второй раз посоветовал мне скушать морской салат.

Я терпеливо ждал, когда их благородие, наконец, наестся и напьется, и можно будет поговорить об интересующем меня деле.

— Ну что, он доволен? — спросил я домохозяина, когда наш благодетель отправился облегчиться от трех бутылок шипучего золота. — Может быть, поговорим о деле?

— Позже, — испугано сказал Михайло Михалыч и даже замахал на меня руками, — нужно подождать, когда он сам спросит. Не дай Бог рассердится, тогда все дело испортишь!

Меня Дмитрий Федорович своей непомерной спесью и понтами уже начал доставать. Люди его плана, как правило, способны только на одно — хапать и грести под себя, ничего не давая взамен. Однако, взявшись за гуж, оставалось только тащить упряжь и наблюдать, чем все это кончится.

После отдохновения, Селиванов опять налег на шампанское и экзотические кушанья. Время приближалось к восьми часам вечера и к скорому закрытию ресторации, а по делу не было сказано ни одного слова. Я не выдержал и пнул под столом своего домохозяина. Михайло Михалыч скривился, но все-таки вынужден был обратить внимание великого человека на мое присутствие за столом.

— Драгоценный Дмитрий Федорович, — обратился он к нашему благодетелю, когда тот увлекся фазаньим крылышком и блаженно подкатил глазки, — вот наш Ванюша, — он неодобрительно покосился на меня, — имеет мечтание попасть, так сказать, в наше высшее общество…