— Можно сказать и так. Чиновник собственного департамента. Да, погоди, скоро сам увидишь.
Мы выехали на Невский, свернули на Лиговский, и поехали куда-то в направлении Волковского кладбища. Кстати, по названию улицы я вспомнил слова старой песни, написанной, кажется, еще Александром Галичем.
На Лиговке вчера
последнюю малину накрыли фраера
— И что у вас там за малина?
Как ни странно, но это понятие оказалось Остерману знакомо. Он заговорщицки подмигнул:
— Посмотришь, не пожалеешь! Малинка — пальчики оближешь!
Однако, еще не видя этой разлюли-малины, я уже начал жалеть, что даю втянуть себя в новую авантюру. Мы съехали с Лиговки в боковую улицу, и Остерман велел кучеру остановиться. Я рассчитался, и дальше мы пошли пешком.
— Извозчики — сплошь доносчики, — срифмовал ходатай по делам. — Пешим ходом надежнее.
Пропетляв по переулкам, мы подошли к усадьбе с высоким глухим забором, ничем не отличающейся от других подворий на этой глухой улочке Здесь явственно чувствовалась близость к окраине города, воздух был чище, а дворы больше и шире чем в центре Генрих Васильевич отпер «секретный» запор у калитки — потянул за спрятанную веревочку и поднял с внутренней стороны накидную щеколду, дверца открылась, и мы вошли во двор, в глубине которого, полускрытый за деревьями, виднелся большой дом.
— Вот и наша малинка! — довольно сказал ходатай, прямиком по хрустящей от свеженасыпанного песка дорожке, направляясь к таинственному зданию.
Окна в доме были или темны, или закрыты плотными шторами так, что наружу не пробивалось ни лучика света И сам дом, и парк, по которому мы шли, казались добропорядочными и унылыми. На «воровскую малину» этот комплекс не походил никаким образом, разве что на «дворянскую».
— Приготовь, князь, сто рублей, — предупредил Остерман, когда мы подошли ко входу.
— Ничего себе здесь цены! — поразился я.
— По Сеньке и шапка! — ответил он, хихикнув, как будто от предстоящего удовольствия — Это плата только за вход Если захочешь развлечься, то придется денег не жалеть.
— Ну и ну, — недоверчиво произнес я, уже совершенно не понимая, куда попал.
Генрих Васильевич негромко постучал в массивную, надежно запертую дверь, и она тотчас, как будто нас ждали, приоткрылась.
— Остерман, — тихо сказал мой спутник в темную щель. — Со мной еще один господин.
Дверь открылась шире, так что теперь мы смогли пройти внутрь по одиночке. В сенях или, если говорить применительно к этому дому — в вестибюле, куда мы попали, было полутемно. Человек, открывший нам дверь, был одет в ливрею и старомодный парик с длинными завитыми локонами, какие носили в предыдущее царствование.
Не говоря ни слова, он поклонился и указал на следующую дверь. Ее открывать пришлось нам самим. За ней оказалась освещенная несколькими канделябрами гардеробная. Навстречу нам из кресла встала высокая дама в свободно спадающем платье, с высокой, сложной прической.
— С кем имею честь? — спросила она по-французски.
Остерман ответил, назвавшись сам, и представил меня.
Дама задала еще вопрос, который я уже не понял. Однако Генрих Васильевич тотчас его перевел:
— Давай деньги!
Я протянул мадам стольник. Она сказала «мерси» и со светской улыбкой, указала на высокую двустворчатую дверь, ведущую во внутренние покои. Мы вошли в самую обыкновенную дворцовую залу с колонами, хором для музыкантов и роскошными люстрами, освещающими помещение живым светом многих сотен свечей. Негромко играла музыка, несколько пар танцевали в центре зала на вощеном паркете. Прямо-таки не бордель, а первый бал Наташи Ростовой.
Мы остановились у входа, осматриваясь. Зал был танцевальный, без мебели, с диванами и пуфиками вдоль стен. На некоторых сидели пары, кое-где одинокие женщины. Народу было немного, человек тридцать обоего пола. В таком объемном пространстве они терялись, и казалось, что людей почти нет.
— Ну, как тебе? — спросил Остерман, с улыбкой наблюдая за произведенным эффектом.
Я не успел ответить, мы увидели, что к нам направляется высокая, стройная женщина в желтом, жемчужного перелива платье. У нее была высокая, пышная прическа из смоляного цвета волос, в которую были вплетены нити жемчуга. Когда она приблизилась, я смог рассмотреть ее лицо. Невероятна на оно было мне очень знакомо.
Приблизившись, дама заговорила по-французски, Остерман что-то ей сказал, и она перешла на русский язык. Говорила она правильно, но с каким-то восточным выговором.
Только теперь я ее узнал. Невероятно, но я встречал эту женщину меньше месяца назад, при совершенно других обстоятельствах.
— Очень рады видеть вас, — сказала она с безукоризненной светской улыбкой.
— Вы, кажется, впервые здесь? — обратилась она непосредственно ко мне.
— Да, мадам, — ответил я в тон ей. — Я здесь впервые.
— Вы уверены? — почему-то спросила она, с тревожной внимательностью вглядываясь в меня. — Впрочем, кажется, вы правы, здесь вы впервые. А мы с вами не знакомы?
Ответить мне было нечего. Мы были не только знакомы, она чуть не зарезала меня. Однако я тогда выглядел совсем по-другому, и вполне понято, что узнать меня она не могла.
— Возможно, где-нибудь и встречались, — неопределенно ответил я.
А встречались мы с ней при совершенно экстремальных обстоятельствах. Эту женщину, закованную в кандалы, гнали по этапу в Сибирь. Мы пересеклись на почтовой станции, и я оказал ей медицинскую помощь. Она неправильно поняла мои намерения и готовилась вонзить в грудь кинжал.
— У меня такое чувство, что я вас знаю, — проговорила она, продолжая тревожно на меня смотреть.
Удивительно, но в нашу прошлую встречу эта женщина назвала меня, незнакомца, по имени и фамилии.
— Возможно, я вспомню позже, — пообещала она, так и не дождавшись моих комментариев своей последней фразе. — Пожалуйста, веселитесь, господа, я всегда к вашим услугам.
Улыбнувшись мне на прощанье «Турчанка», как я ее тогда назвал про себя, отошла к другим гостям.
— Ну, давай веселиться, — предложил я Остерману. — Где твой таинственный Алексашка?
— Пока не вижу, — ответил он, оглядывая залу. — Однако непременно будет, он хозяин своему слову.
— Ладно, тогда показывай, что здесь есть, кроме танцкласса, и объясни, как поступать, чтобы не выглядеть белой вороной.
— О, здесь можно делать все, что тебе заблагорассудится, нельзя только напиваться и дебоширить, — ответил он.
— Ладно, не будем напиваться. И все-таки, что это за заведение?
— Здесь отдыхают только состоятельные люди.
— Это что-то вроде английского клуба?
— Не знаю про аглицкий клуб, только про него слышал. Здесь же бывают самые разные господа. Даже, — Остерман наклонился к самому моему уху, — члены царствующего дома.
Меня это известие, более похожее на обычную легенду, не заинтересовало. Царствующего дома с меня хватило и от общения с императором.
— А ты знаешь женщину, которая к нам подходила?
— Да, это то ли хозяйка, то ли распорядительница. Ее зовут Сильвия Джулиановна.
— Она, что итальянка? Я подумал турчанка. Ты, кстати, здесь часто бываешь?
— Редко — когда появляются богатые приятели, которым что-нибудь очень нужно, такого-этакого, — засмеялся Генрих Васильевич. — Вот как тебе — фальшивые документы.
— С месяц назад ты сюда не заходил? — прервал я неуместный разговор.
— Был, — кратко ответил он.
— А эту, как ее, Сильвию, видел?
— Нет, вместо нее была другая женщина, очень миленькая немочка. А тебе про хозяйку знать зачем?
— Мне кажется, около месяца назад я встречал Сильвию далеко отсюда, в провинции.
— Мне показалось, она тебя тоже узнала. Очень может быть. Женщина она, по всему видно, богатая, может, и путешествовала в свое удовольствие.
— Да, конечно, — согласился я, — почему не поездить, не развеяться.
— Пойдем, что ли в буфетную, там ждать Алексашку будет сподручнее…
Однако уйти мы не успели, оркестр заиграл менуэт, и шесть или семь пар начали этот старинный медленный, грациозный танец со множеством мелких па. Я обратил внимание, что большинство танцоров-мужчин были в полумасках, а дамы блистали глубокими вырезами и обнаженными плечами. Зрелище было очаровательное, и я приостановился на полдороге к буфету.
