Норманны-мореходы проложили морской путь вокруг Европы, грабя побережье Франции, Англии, Испании, Сицилии и добираясь до Константинополя; у народов Запада сложилась специальная молитва: «Господи! Избави нас от норманнов!» Для скандинавов, привычных к морю, не представляла особой трудности организация флотилий из сотен кораблей, которые терроризировали население богатых приморских городов, используя эффект внезапности. Вглубь континента норманны не проникали. Все восточнославянские земли находились вдали от моря, а проникновение балтийских мореплавателей в Смоленск или Киев было сопряжено с колоссальными трудностями: нужно было плыть по рекам вверх, против течения; плывущая по реке флотилия могла быть обстреляла с обоих берегов. Наибольшие трудности представляли водоразделы, через которые нужно было переправляться посуху, вытащив ладьи на землю и переволакивая их на лямках через «волоки». Беззащитность норманской армады увеличивалась; ни о какой грозной внезапности не могло быть и речи.

Киевскому князю достаточно было поставить на волоках и разветвлениях путей (например, на месте Новгорода, Русы или Смоленска) свою заставу, чтобы преградить путь на юг «сухопутным мореходам». В этом было существенное отличие Европы Восточной от Европы Западной. Просачивание варягов в восточнославянские земли началось значительно позже, чем к берегам европейских морей. В поисках путей на Восток норманны далеко не всегда пользовались так называемым путем «из Варяг в Греки», а, огибая с северо-востока дальние владения Руси, проникали на Волгу и Волгой шли на юг к Каспию.

Путь же «из Варяг в Греки», будто бы шедший из Балтики в Ладогу, из Ладоги в Ильмень, а далее по Днепру в Черное море, является домыслом норманистов, настолько убедивших всех ученых людей XIX и XX вв. в своей правоте, что описание это стало хрестоматийным. Обратимся к единственному источнику, где употреблено это словосочетание, к «Повести временных лет». В начале помещен общий заголовок, говорящий о том, что автор собирается описать круговой путь через Русь и вокруг всего европейского континента. Самое же описание пути он начинает с пути «из Грек» на север, вверх по Днепру.

Здесь детально, со знанием дела описан путь из Византии, через всю Русь на север, к шведам. Это — путь «из Грек в Варяги». Летописцем он намечен только в одном направлении, с юга на север. Это не означает, что никто никогда не проходил этим путем в обратном направлении: вверх по Неве, вверх по Волхову, вверх по Ловати и затем по Днепру, но русский книжник обозначил путь связей южных земель со скандинавским Севером, а не путь варягов. Путь же «из Варяг в Греки» тоже указан летописцем в последующем тексте, и он очень интересен для нас:

Действительный путь «из Варяг в Греки», оказывается, не имел никакого отношения к Руси и славянским землям. Он отражал реальные маршруты норманнов из Балтики и Северного моря (оба они могли объединяться под именем Варяжского моря) вокруг Европы в Средиземное море, к Риму (и норманским владениям в Сицилии и Неаполе), далее на восток «по тому же морю» — к Константинополю, а затем и в Черное море. Круг замкнут.

Русский летописец знал географию и историю норманнов много лучше, чем позднейшие норманисты.

Первые сведения о соприкосновении норманнов со славянами помещены в летописи под 859 г. (дата условна).

Перечень областей, подвергшихся нападению варягов, говорит, во-первых, о племенах, живших или на морском побережье (чудь-эстонцы) или поблизости от моря, на больших реках, а, во-вторых, о том обходном пути, огибающем владения Руси с северо-востока, о котором говорилось выше (Весь и Меря). (См. карту на с. 167).

Славянские и финские племена дали отпор «находникам» — варягам:

Далее в «Повести временных лет» и других древних летописях идет путаница из фрагментов разной направленности. Одни фрагменты взяты из новгородской летописи, другие из киевской (сильно обескровленной при редактировании), третьи добавлены при редактировании взамен изъятых. Стремления и тенденции разных летописцев были не только различны, но и нередко прямо противоположны. Именно из этой путаницы, без какого бы то ни было критического рассмотрения извлекались отдельные фразы создателями норманской теории, высокомерными немцами XVIII в., приехавшими в медвежью Россию приобщать ее к европейской культуре. З. Байер, Г. Миллер, А. Шлецер ухватили в летописном тексте фразы о «звериньском образе» жизни древних славян, произвольно отнесли их к современникам летописца (хотя на самом деле контрастное описание «мудрых и смысленых» полян и их лесных соседей должно быть отнесено к первым векам нашей эры) и были весьма обрадованы легендой о призвании варягов северными племенами, позволившей им утверждать, что государственность диким славянам принесли норманны-варяги.

Мы неправильно называем эту вторую путаницу из произвольно отобранных в XVIII в. фрагментов «норманской теорией». Теории здесь нет; гипотезой это тоже нельзя назвать, т. к. преподносились эти выводы не как один из возможных вариантов, а совершенно безапелляционно, как явная и не требующая доказательств аксиома. На всем своем дальнейшем двухсотлетнем пути норманизм все больше превращался в простую антирусскую, а позднее антисоветскую политическую доктрину, которую ее пропагандисты тщательно оберегали от соприкосновения с наукой и критическим анализом^{181}.

Основоположником антинорманизма был М.В. Ломоносов; его последователи шаг за шагом разрушали нагромождение домыслов, при помощи которых норманисты стремились удержать и укрепить свои позиции. Появилось множество фактов (особенно археологических), показывающих второстепенную и вторичную роль варягов в процессе создания государства Руси. На Международном историческом конгрессе, происходившем в 1960 г. в стране древних варягов, в Стокгольме, вождь норманистов Стендер-Петерсен вынужден был признать, что все аргументы норманистов опровергнуты. Вывод из этого он сделал более чем странный: надо создавать «неонорманизм»… А зачем, с какой научной целью?

Вернемся к тем источникам, из которых были заимствованы первые опорные положения норманистов. Для этого нам следует вникнуть прежде всего в ту историческую обстановку, в которой создавались летописные концепции русской истории при написании вводных глав к летописям в эпоху Ярослава Мудрого и Владимира Мономаха. Для русских людей того времени смысл легенды о призвании варягов был не столько в самих варягах, сколько в политическом соперничестве древнего Киева и нового Новгорода, догонявшего в своем развитии Киев.

Благодаря своему наивыгоднейшему географическому положению Новгород очень быстро вырос чуть ли не до уровня второго после Киева города Руси. Но его политическое положение было неполноправным. Здесь не было в первобытной древности «своего княжения»; город и его непомерно разраставшаяся область рассматривались в XI в. как домен киевского князя, где он обычно сажал своего старшего сына. Новгород был как бы коллективным замком многочисленного северного боярства, для которого далекий Киев был лишь сборщиком дани и препятствием на пути в Византию. Новгородцы согласились в 1015 г. помочь своему князю Ярославу в его походе на Киев и использовали это для получения грамот, ограждавших Новгород от бесчинств нанятых князем варягов. Киев был завоеван Ярославом с его новгородско-варяжским войском; «варяг бяшеть тысяща, а новгородцов 3000». Эта победа, во-первых, положила начало сепаратистским устремлениям новгородского боярства, а во-вторых, поставила Новгород (в глазах самих новгородцев) как бы впереди побежденного Киева. Отсюда был только один шаг до признания новгородцами в своих исторических разысканиях государственного приоритета Новгорода. А.А. Шахматов выделил новгородский летописный свод 1050 г., который по ряду признаков можно считать летописью новгородского посадника Остромира^{182}.