– Э, сто тысяч чертей! Да враки это все!
Марина расхохоталась. Я тоже. Потом поцеловала ее в щеку. Однако охота пожаловаться на мать у нее не проходила.
– А балет? Что ты скажешь про этот ее балет? Уго и Тео говорят, что я очень смешная в балетном трико и что классический балет – это вообще смехотища.
– И с каких это пор ты обращаешь внимание на шуточки братьев?
– Но ведь это правда! В трико я смешная и к тому же не умею красиво двигаться! Это сама преподавательница мне так сказала.
– Ну, понимаешь, с классическим балетом такое часто бывает, но поучишься немножко и сможешь перейти на современные танцы.
– Современные танцы?
– Да, наверняка ты их видела по телевизору. Там странные, но очень красивые движения. И это сейчас в большой моде.
– А ты как считаешь, моя мама знает про эти современные танцы?
– Конечно знает.
Она ничего не ответила. Но тут мы услышали, как открывается дверь, и Марина с криком “А вот и они!” кинулась в ту сторону. Через несколько секунд появились Маркос, Уго и Тео, нагруженные пакетами. После обмена поцелуями и приветствиями мне сообщили, что сегодня вечером мы устроим ужин в честь моего возвращения. Они побывали в итальянском магазине, где накупили соответствующей еды: готовую лазанью, мортаделу, пиццу, сыры… Потом близнецы по традиции забросали меня вопросами, которые – что тоже стало традицией – касались исключительно подробностей моего очередного дела. Маркос забеспокоился:
– Опять двадцать пять! Вы же прекрасно знаете, что Петра не имеет права ничего рассказывать про свою работу, и все равно пристаете к ней.
– Тогда мы дождемся, когда у нее будет сиеста, и зададим ей кое-какие вопросики. Вдруг она разговаривает во сне? – пошутил Тео.
Отец с сыновьями устроили аврал на кухне, потому что захотели все приготовить сами. Мы с Мариной накрывали на стол. Когда мы наконец сели ужинать, настроение было на грани эйфории, а разговор неизбежно повернул к Италии.
– Учительница сказала, что каждый должен хоть раз в жизни побывать в Италии, чтобы посмотреть настоящее искусство, – заявил Тео.
– А я вот никак не могу понять, почему художники Чинквеченто жили, как принято считать, в шестнадцатом веке? – вставил Уго. – Ведь на самом деле это был именно что пятнадцатый век.
– Потому что так принято считать века, осел! – отозвался Тео. – Разве не знаешь, что годы, начинающиеся с тысяча девятьсот, – это двадцатый век.
– Никакой я не осел!
Маркос вмешался, и в голосе его прозвучала неприкрытая угроза:
– Будет очень жаль, если во время ужина в честь возвращения Петры мы кое-кого отправим есть на кухню.
Но его попытка установить мир успехом не увенчалась, так как Тео сказал:
– Девчонки из моего класса читают книги одного итальянца, зовут его Федерико Мора.
– Кстати об ослах: его зовут Моччиа, а не Мора, – не удержался Уго.
– Не важно, как его зовут. Главное, что его книги – чушь собачья, там все только про любовь, про свадьбы и ухаживания. – Он изобразил, что его вот-вот вырвет.
– А папа говорит, что за столом нельзя делать вещи, которые всем неприятны, – вмешалась Марина.
Тео передразнил ее. И тут Маркос встал и поднял свой бокал:
– У меня тост. За дни спокойствия и счастья, которые Петра провела в Италии, в окружении самых ужасных мафиози и безжалостных преступников! Наверняка по сравнению с братьями Артигасами, Тео и Уго, даже сам Провенцано[13] покажется приятнейшим сотрапезником.
Мы засмеялись и чокнулись. После десерта все разбрелись по дому, следуя своим привычкам. Уго включил телевизор. Тео развалился на диване, а Марина побежала в уголок, схватив свой мобильник. Обрывки ее разговора, которые я уловила, привели меня в ужас.
– Да, это сейчас самое модное… движения там странные… если этим танцам не учат в школе, запиши меня в какую-нибудь академию.
Чуть позже я заметила, как она недовольно кивнула и пошла смотреть телевизор. Только при прощании на ночь она рассказала мне про свой телефонный разговор:
– Мама сказала, чтобы я не усложняла ей жизнь своими глупостями и что, пока я еще маленькая, буду делать то, что велит она.
– Так что имела в виду твоя мама?
– Современные танцы.
Я могла бы произнести назидательную речь, напомнить, что современные танцы – это всего лишь один из вариантов на будущее; но я уже успела убедиться: лучше всего вообще не касаться отношений Марины с матерью. Так я и поступила. Несмотря ни на что, прошедший вечер показался мне чудесным.
На следующее утро мы, не заходя в комиссариат, сразу отправились на улицу Арибау. В кармане у Гарсона лежала полученная у судьи санкция. На место мы прибыли в половине десятого, и моему помощнику это время показалось слишком ранним, чтобы врываться в чужой дом. По его теории, если мы желаем произвести на Маргариту Року благоприятное впечатление, надо дождаться более подходящего часа. Из этой теории, с которой я не стала спорить, выводилось, что у нас еще остается лишних полчаса, чтобы выпить кофе. Итак, мы снова отправились в “О Бриндис”, где кипела утренняя жизнь. Хозяин, тощий галисиец с большими черными усами, узнал нас:
– Доброе утро, сеньоры! Что желаете?
– Два кофе с молоком, да погорячее, – решил за меня мой товарищ.
– Если хотите чего-нибудь действительно горячего, возьмите бульон по-галисийски. Повар только что его приготовил.
– Вот это будет действительно кстати!
Я посмотрела на Гарсона так, словно он спятил, и он едва слышно пробормотал:
– На бульон я потрачу не больше времени, чем на кофе.
– Как же! Где бульон, там и картошка, фасоль, шпиг, колбаски…
– Ба, все это мне на один зубок, вы и оглянуться не успеете…
Хозяин поставил перед ним дымящуюся чашку бульона:
– Приятного аппетита! Такой бульон мертвеца из могилы поднимет!
– Лишь бы этим мертвецом не оказался Франко… – подхватил мой помощник, и оба громко расхохотались.
Я смотрела, с каким чувственным наслаждением Гарсон поглощает свой бульон, и стала раздумывать над его способностью, ставшей привычкой, отключать мозг от работы. Я восхищалась и завидовала. Вероятно, именно благодаря этому умению он без ущерба для себя столько лет остается в полиции. У меня все было иначе. На самом деле нынче ночью я приняла решение просить Коронаса снять меня с этого дела – если только мы в ближайшее время не сумеем существенно продвинуться вперед. Слишком много всего случилось, и, отыскивая ключи к проклятому убийству Сигуана, мы все глубже увязаем все в том же болоте. Эти вечные неудачи уже невозможно было выносить. Я поняла, что моя натура не даст мне дослужиться в полиции до пенсии, но было еще не совсем ясно, как к этому относиться – как к проклятию или как к подарку судьбы.
В половине одиннадцатого мы вошли в подъезд дома на улице Арибау. Грозный консьерж заверил нас, что сеньора Рока все еще дома, так что мы поднялись на третий этаж и позвонили в дверь. Нам открыла женщина, которой было далеко за пятьдесят, но все еще красивая, элегантно одетая для выхода. Когда мы представились, она, как это обычно и бывает в таких случаях, сильно удивилась.
– Несколько вопросов? – пробормотала она, мучаясь догадками.
– Да, они касаются вашей приятельницы Нурии Сигуан. Ведь она ваша приятельница, не так ли?
– Разумеется, она моя приятельница. Видите ли, я уже собралась идти к себе в магазин – я антиквар. Мы открываемся в одиннадцать, но обычно я прихожу туда в десять тридцать.
– У нас формальные вопросы, мы вас не слишком задержим. Как вам должно быть известно, вновь возобновлено дело об убийстве отца вашей подруги.
– Да, я знаю. Проходите, пожалуйста.
Она провела нас в просторную гостиную, в которой было много картин и скульптур разных эпох. Она села, с любопытством глядя на нас и не проявляя ни малейшего раздражения. По тому, как она держалась, мне стало ясно, что ей нечего скрывать. Я заговорила самым любезным тоном:
