Мне не пришлось рассказывать Гарсону о том, что случилось накануне вечером: ему уже успела позвонить viceispettora, так что он обо всем знал. И меня удивила его реакция. Убедившись, что речь шла о происшествии более чем серьезном, он не стал, как это с ним обычно бывало, рвать на себе волосы и призывать громы и молнии на голову злоумышленника. Нет, его раздосадовало исключительно то, что не он сам, а ispettore опрокинул меня на землю. Мы обменялись с ним лишь парой-тройкой фраз по поводу загадочного мотоциклиста, и Гарсон принялся делиться тем, что, по всей вероятности, целиком завладело его помыслами: это был ужин в доме Габриэллы. Муж ее – восхитительный молодой человек – принял Гарсона со всеми почестями и даже выказал невероятные познания в делах испанской футбольной лиги. Ребенок – само очарование. Дом – уютный, но лучше всего – шедевры итальянской кулинарии, украшавшие стол: суп минестроне, лингвини с совершенно непередаваемым соусом, вкуснейшая и нежная тальята… А под конец сицилийская кассата – просто язык проглотишь. Я терпеливо слушала и еще более терпеливо кивала, хотя на самом деле мне хотелось обругать его последними словами за то, что он так бесчувственно отнесся к пережитому мною, его начальницей, покушению. Однако Гарсон сходил в гости в свободное от работы время, поэтому я не считала себя вправе упрекать его в пренебрежении служебными обязанностями. Я пустила в ход легкую иронию:

– Остается надеяться, что ваши тесные контакты с итальянской полицией положительно скажутся на ходе нашей работы.

Но он словно не почувствовал шпильки. И как если бы я говорила не о нем, а о ком-то постороннем, как ни в чем не бывало продолжил:

– Знаете, что я думаю, Петра? Семейные устои в этой стране куда крепче, чем у нас. Мы утратили наши ценности сперва по вине необузданного коммунизма, а затем из-за американского влияния. В Италии все иначе, здесь традиции продолжают играть особую, и очень важную, роль.

Я уставилась на него, не желая верить своим ушам. Чертова Гарсона в первую очередь волновали анализ и сравнение двух национальных образов жизни, а дело Сигуана явно отступило куда-то на задний план. И я ничего не могла с этим поделать. Кроме того, я понимала: он очарован Италией и пытается докопаться до причин такого впечатления; мне же вовсе не хотелось играть ненавистную мне роль карателя. И я решила ограничиться напоминанием, в котором не прозвучало и тени упрека:

– Все это так, и вы совершенно правы, Фермин, но сейчас мы должны сосредоточиться на работе. Надеюсь, вы понимаете, что дело приняло очень уж скверный оборот.

– Еще бы я не понимал, вы ведь чудом остались в живых!

– Да уж, только не похоже, чтобы вас это всерьез задело! – вспылила я, забыв свои благие намерения.

– Понимаете, я не выгляжу перебудораженным только потому, что все мои чувства между собой как-то уравновесились. С одной стороны, попытка убить вас приводит меня в ужас; с другой – я счастлив, что убийца промахнулся. Поэтому настроение у меня ровное и спокойное.

Надо было признать, что если он и насмехался надо мной, то делал это тонко и с хорошим вкусом.

– Ну так пора вам наконец стряхнуть с себя это ваше спокойствие! Допивайте-ка скорей свой кофе, не то мы опоздаем на работу.

В комиссариате мы нашли весьма нервную обстановку. Как успела нам шепнуть Габриэлла, ispettore еще утром, едва явившись, устроил скандал. Кажется, из-за того, что его не известили о поступившем накануне телефонном звонке. Марианна Мадзулло оставила для него сообщение, но дежурные не увидели в нем особой срочности. А дело было в том, что за несколько часов до того ее навестил Рокко Катанья. Абате немедленно принял меры: отправил двух полицейских к женщине домой, чтобы проверить, все ли с ней в порядке, а уж потом обрушил свой гнев на всех, кто подвернулся ему под руку. Мы нашли его уже относительно остывшим, но он еще вибрировал, как палочка в руках искателя подземных вод.

– Что-то вы припоздали, – бросил он вместо приветствия.

И прежде чем Гарсон начал толковать про дорожные пробки, я быстро сказала:

– Но теперь, раз мы уже здесь, давайте обсудим, что нам предстоит сделать, и сразу же этим займемся.

Я держалась уверенно, чтобы не позволить ему выплеснуть на нас остатки своего гнева. А еще мне хотелось ясно показать: мы не намерены слепо выполнять любые его распоряжения.

Лицо Абате исказила гримаса бешенства. Возможно, он ожидал, что, после того как спас мне жизнь, я изменю свое поведение. К счастью, обсуждать было, собственно, нечего: надо было без лишних разговоров отправляться на квартиру Марианны.

У дверей дежурили двое полицейских, посланных туда инспектором. Они доложили, что с женщиной все в порядке и она ждет нас.

Сказать, что с Марианной все в порядке, было бы большим преувеличением. На самом деле состояние ее было ужасно: лицо распухло от слез, а руки все еще дрожали. Едва Абате вошел, она кинулась к нему и с горечью залепетала:

– Ну почему меня никак не могут оставить в покое? Скажите! Зачем вы опять вмешались в мою жизнь? Вчера я позвонила по тому номеру, что вы мне оставили, чтобы сообщить, что Рокко заходил сюда, но никому до этого не было дела. Теперь я жалею, что позвонила. Он вернется и убьет меня, точно знаю. Он и вчера-то чуть не прикончил меня. А теперь проведает, что я вам звонила, и пристрелит, точно знаю.

Маурицио взял ее за плечи и заговорил спокойно и твердо:

– Никто ничего плохого вам не сделает, Марианна. Впредь вас будут постоянно охранять. Катанью мы арестуем в ближайшие дни, даже в ближайшие часы, но сейчас вы должны успокоиться и рассказать все, что случилось вчера вечером и зачем к вам приходил этот человек.

Взятый им уверенный тон произвел нужный эффект. Мадзулло глубоко вздохнула и словно бы пришла в себя. Потом она кивком указала нам на кресла, приглашая сесть:

– Сейчас я сварю кофе.

– Пожалуйста, Марианна, кофе нам всем не помешает.

Когда мы остались одни, Абате очень тихо сказал:

– Ее запросто могли убить минувшей ночью. В комиссариат она звонила в десять тридцать, уже после того, как Катанья стрелял в вас. Короче, там его постигла неудача, и он явился к ней в диком бешенстве…

– Значит, он все время за нами следил.

Марианна принесла кофе, теперь она нервничала гораздо меньше, чем раньше, и руки у нее не дрожали. Не дожидаясь вопросов, она начала свой рассказ:

– Он пришел, когда я уже собиралась ложиться спать. Ну и напугал же он меня! Вел себя словно помешанный, очень был чем-то раздосадован. Пот лил с него просто ручьями, он ни минуты не мог посидеть спокойно, все метался по комнате. И сразу принялся на меня орать. Знал, что вы из полиции. У него был пистолет – он то и дело совал его мне в лицо. Все допытывался, о чем вы меня спрашивали. Я ответила, что вы хотели узнать, где он скрывается, и тогда он пообещал убить меня, если я раскрою рот. Я же ответила: хоть открою рот, хоть нет, все равно ничего сообщить не смогу, потому как знать не знаю ни его адреса, ни номера телефона. Но он не только не успокоился, а, наоборот, еще пуще взбеленился, никогда я его таким не видала. И без конца повторял, что все равно меня убьет. Я уж решила, что пришел мой последний час, он ведь мало соображал, что делает. Допытывался, не приходил ли кто еще, чтобы разузнать про него. Я говорила, что нет, а он снова и снова выспрашивал. Наконец поверил, но предупредил: если скажу кому, что он сюда наведывался, вернется и меня пристрелит. Так и сказал: “Меня уже со всех сторон обложили, Марианна, так что терять мне нечего – но и ты свое получишь”. Потом ушел. И пробыл-то здесь всего минут пять, не больше.

– Хорошо, Марианна, хорошо, – похвалил ее Абате. – Ты храбрая женщина и сделала то, что и должна была сделать. Ничего с тобой не случится, это я тебе гарантирую. Двое наших людей будут сопровождать тебя повсюду. А ты живи, как обычно жила, но, если захочешь внести хоть какое-то изменение в устоявшийся распорядок дня, обязательно поставь нас в известность.