Район Ченточелле на вид был самым рядовым. Только редкие аттики да отдельные здания, окрашенные в желтый и охряной цвета, намекали на то, что мы находимся в Риме. Да еще отголоски мелодичных фраз, которыми обменивались дети, играющие на улице. Мы припарковали машину у церкви и дальше пошли пешком. Солнце только что село, и свет вокруг сделался мягким и матовым. Я поискала глазами какой-нибудь бар на случай, если нам придется ждать – чего нельзя было исключить, – но ни одного поблизости не обнаружила. По одному только этому сразу можно было понять, что мы находимся не в Испании. Я мигом подсчитала: у меня на родине на стольких же квадратных метрах нашлось бы три или четыре бара – и на любой вкус.

Джаннини жил на третьем этаже. Мы пренебрегли лифтом и решили подняться пешком по совершенно пустой лестнице. Когда мы оказались перед нужной дверью, Абате нажал на кнопку звонка, но никто не откликнулся. Тогда он позвонил в дверь, расположенную напротив. Ее в конце концов открыла девушка, за юбку которой цеплялся малыш.

– Нам нужен Джаннини, – сказал ispettore.

Девушка любезно объяснила, что супруги Джаннини возвращаются домой только после окончания рабочего дня, где-то в начале девятого. Как я и думала, нам предстояло ждать, и мы пошли искать бар, который обнаружили, лишь пройдя несколько кварталов. Это было маленькое заведение, где подавали также еду, но сейчас оно было почти пустое. Мы сели и заказали пиво. Было невыносимо и дальше играть в молчанку, и я начала разговор на дежурную тему:

– Изо всех итальянских я предпочитаю пиво “Моретти”. К тому же мне нравится этикетка: тип в шляпе мафиозного вида. Забавно, что производители выбрали именно такой образ.

Абате, как мне показалось, не слышал ни слова из того, что я сказала. Неожиданно он огорошил меня вопросом:

– Я вам сильно не нравлюсь, инспектор?

От неожиданности я не сразу поняла смысл его слов и только пробормотала:

– Что значит “сильно не нравлюсь”? Ничего подобного, разумеется, ничего подобного.

– Значит, я вам нравлюсь.

Уже взяв себя в руки, я с равнодушным видом ответила:

– Понимаете, Маурицио, я как-то не слишком об этом раздумывала, у нас ведь с вами чисто профессиональные отношения, поэтому…

– Да, я знаю, что у нас с вами чисто профессиональные отношения, но бывают моменты, когда коллеги, работающие вместе, должны проявлять гибкость, некоторую уступчивость.

– Конечно. И вам показалось, что мне такой гибкости не хватает?

– Мне показалось, что передо мной человек, который все время борется с собой, стараясь, чтобы ничего из того, что кроется у него внутри, не просочилось наружу.

– Да, по натуре я сдержанна.

– И ничто не может заставить вас вылезти из этой брони?

– Простите, ispettore, но я не вижу ни малейшего смысла в этом разговоре – вряд ли он куда-нибудь нас приведет.

– Наверное, я вам кажусь циником, одним из тех итальянцев, каких рисует испанское воображение.

– Понятия не имею, что вы имеете в виду.

– Да ладно вам, забудьте хоть на миг о правилах вежливости. У меня жена была испанкой, и сам я не раз бывал в вашей стране. К чему спорить, в глубине души у вас сидит предубеждение против итальянцев: мы якобы легкомысленные, крикливые, а еще все как один – дешевые казановы…

Надо было немедленно прекратить эту своеобразную атаку, которую повел на меня Абате, но по какой-то причине, до сих пор не могу понять, по какой, я решила подыграть ему:

– Дорогой мой друг, мы, испанцы, люди чванливые и скучные, мы почитаем за добродетель непробиваемую серьезность. Кастильские короли одевались как монахи, хотя могли позволить себе пестрые шелка. Короче, это отчасти объясняет, почему мы склонны недооценивать более веселую и беспечную манеру поведения.

Он улыбнулся мне, сощурив свои красивые глаза цвета меда:

– Но вам-то я нравлюсь.

Я расхохоталась, оценив ловкость, с какой он сокрушал барьеры.

– Да, мне вы нравитесь.

– Невероятно! С каким трудом я вырвал у вас это признание, зато с каким удовольствием услышал, как вы его сделали.

Звонок моего мобильника, показавшийся мне почему-то спасительным, прервал наш разговор. Это была Йоланда. Прежде чем она назвала себя, я узнала ее строгий и напористый голос.

– Инспектор, я говорила с Рафаэлем Сьеррой. По его словам, он не забыл про список, который вы просили составить, но с составлением этого самого списка возникли трудности. Он старается изо всех сил добыть все нужные документы, но, на беду, многие дома моды, которые заказывали у них ткани, успели закрыться. Я сказала, чтобы он сделал его как можно скорее.

– Он не возражал?

– Нет, наоборот, впечатление такое, будто он всеми силами готов нам помогать. Кстати, я глянула на ужасные наряды, которые продаются в его бутике и стоят бог знает сколько. Неужели хоть кто-нибудь отвалит такие бешеные деньги за это барахло?

– Да пропади они пропадом! Йоланда, я сейчас занята.

– Хорошо, но я хотела спросить одну вещь. Мы с Соней уже много всего знаем по этому делу, к тому же мы теперь не слишком заняты. Может, последить за дочками Сигуана? Что вы скажете? О той, что живет за границей, речи, конечно, не идет, но за двумя другими?..

– Это было бы весьма кстати, но только действуйте поаккуратней и прежде получите разрешение комиссара.

– Хорошо, не беспокойтесь. А как там Италия?

– Про Италию я тебе расскажу в более подходящий момент.

– Инспектор…

– Ну что еще, Йоланда? – Я окончательно потеряла терпение.

– Ну… Я беременна… уже три месяца.

Я не могла поверить, что она выбрала именно такое время, чтобы сообщить мне счастливую новость.

– Это большая радость! Это просто здорово! – воскликнула я фальшивым голосом.

– Да, и мы с Домингесом страшно рады.

– Прекрасно, поздравляю вас обоих.

– Это будет на сто процентов полицейский ребенок.

Я поспешила закруглить разговор, еще пару раз выразив радость по поводу неожиданного известия. Абате спросил без тени смущения:

– Завершили расследование?

– Нет, одна наша девушка, кажется, теряет надежду на многообещающую полицейскую карьеру.

– И вы ее с этим поздравляли?

– Я ее поздравляла с тем, что у нее скоро будет ребенок, а это и станет началом конца ее карьеры.

Он вдруг умолк, пристально глядя на косточки крепко сжатого правого кулака.

– У меня две дочки, одной семь лет, другой четыре, но после развода с женой я их совсем редко вижу. И мне остается только согласиться с вами: полицейский не должен иметь детей. Наш образ жизни… его трудно совместить с той стабильностью, которая необходима для семейной жизни.

– Да, – выдавила я, сразу подумав о Маркосе с его упреками. Потом решительно перевела разговор на работу – момент был идеальным, чтобы раз и навсегда уйти от личных проблем. – Моя помощница Йоланда, та, у которой будет ребенок, сообщила, что доверенное лицо Сигуана, Рафаэль Сьерра, в самое ближайшее время составит список итальянских клиентов. Но в любом случае я не верю, что его список нам сильно поможет.

– Разве? Почему вы так полагаете? – резко спросил Абате, сразу ставший ершистым и неуютным.

– По словам моих консультантов из мира моды, – выдумывала я на ходу, – маленькие фирмы часто меняют хозяев, и, если доходы их по той или иной причине падают, они закрываются. Хочу напомнить, что дела с этими клиентами велись несколько лет назад.

– Ну не растворились же они в воздухе! Все на свете обычно оставляет по себе следы, Петра. Будь оно иначе, и я, возможно, чувствовал бы себя счастливее, но, поверьте, ничто не исчезает бесследно. Однако нам, кажется, уже пора идти.

Больше он не проронил ни слова. И выглядел расстроенным, даже сердитым. Вероятно, он терпеть не мог, когда ему противоречили, хотя, что было еще вероятнее, дурное настроение его объяснялось воспоминанием о дочках.

В половине девятого в нужный нам подъезд вошли мужчина и женщина. Абате кивнул мне, и мы покинули свой наблюдательный пункт на углу. Дали им время подняться, но слишком медлить не стали, чтобы соседка не успела предупредить их о нашем визите. Само собой разумеется, ispettore взял на себя главную роль и, едва женщина, еще не снявшая пальто, открыла нам дверь, поднес к ее глазам свой жетон. Ей было лет сорок с хвостиком – самого заурядного вида, усталая, – она даже не изменилась в лице, а просто громко позвала: