Как любит рождать природа особенных детей своих вдали от столиц! Гром помнят несколько месяцев... Тихая жизнь, вольная, глухая, но по-своему счастливая. Ведь счастье это достояние любого времени, каким бы неинтересным оно нам не казалось — потому что счастье — это общение между душами Божьими или общение с природой. В Оденсе был и городской театр, труппы разъездных актёров или артисты из столичного Королевского театра были здесь нередкими и ожидаемыми гостями. Из любого справочника можем прочитать и про Замок, существующий и сейчас, его возвели в 1720 году и окружили замечательным парком; когда много деревьев собираются вместе, они дарят свои благородные мысли людям. Но особенно деревья любят детей, потому что игры нравятся деревьям.

Замок стал резиденцией принца Кристиана Фредерика, которому суждено будет называться со временем королём Дании Кристианом VIII. Пока же он попал в немилость к Фредерику VI и был отправлен в город Оденсе губернатором острова Фюн. У города был свой центр, где любили гулять богатые, они же на главной улице устраивали маскарады, балы и другие развлечения. Офицеры, купцы, дворяне, чиновники — вот местная знать. Они любили ходить в театр, и это скрашивала их маленькие жизни. Если есть музыка, цветы, театральные представления, облака, деревья, сады, то жизнь не может быть скучной, нужно только знать, что всё это — чудо.

Пожилые дамы снабжали маленького назойливого Андерсена книгами. Книги помогали ему расширить своё знание о жизни, о вселенной — а она принадлежала Богу, и нет ничего плохого, если он будет выпрашивать книги у тех, кто их имеет, ведь вначале было слово, значит, все слова принадлежат Богу. Расширение знаний о мире — угодно Богу, считал юный Андерсен.

   — Мне говорили, что у вас есть хорошие книги, — говорил настойчивый ребёнок, приходя в неизвестный дом и глядя на его богатых обладателей восторженными глазами.

   — Да? — с заинтересованностью смотрела старая хозяйка дома на мальчугана. — И какие же ты книги прочёл?

Юный книгочей с достоинством называл книги, полюбившиеся ему. На седьмом или восьмом названии женщина говорила:

   — Ну, заходи, маленький книжник.

И Андерсена с любопытством пускали в комнату. Книги смотрели на Андерсена, будто давно знали его. И ему казалось, что он где-то видел уже эти страницы, разговаривал с ними, а с переплётами здоровался за руку. В каком неземном сне это происходило?

   — А музыку ты любишь? — спрашивала хозяйка.

   — Да, но мне редко удаётся её слышать.

   — И какую же ты в последний раз слышал музыку?

   — Ну эту... — Андерсен взмахнул рукой.

«В отличие от других уличных мальчишек ногти его чисты», — отметила дама.

   — Понятно, — платье старой дамы прошелестело, будто что-то хотело сказать мальчику, но не решилось.

От этого шелеста на душе его стало светло, и стеснительность совсем исчезла. Он чувствовал этот красивый дом: его стены, крыльцо, крышу и сад, как продолжение души дома. Он посмотрел на обои, и цветы на них кивнули ему как старому знакомому. Мальчику захотелось стать бабочкой и облететь эти чудесные бутоны.

Он вдохнул аромат бумажных цветков. Они вели себя так, будто пришли из далёкого таинственного леса, чтобы пожить здесь, среди людей, а потом вновь вернуться в свои таинственные чащи и доживать там свой век, вспоминая о людях с удивлением: почему они не могут выражать свои мысли молчанием? Ну, почему, в самом деле? И зачем людям писать книги, сообщать новости, если каждый цветок, каждое дерево знают о людях и друг о друге всё-всё... Ах, если бы выпустить собрание сочинений незабудок. Или ромашек... Эта мысль промелькнула в маленьком Андерсене и исчезла. Она забрела к нему из будущего, ей ещё рано было проснуться в нём, и она мирно замерла в его открытом для книг, цветов, музыки, лун, людей и облаков сердце...

   — О чём ты задумался, маленький мужчина? — поинтересовалась хозяйка музыки и книг.

   — Я даже сам не знаю, всё вокруг вдруг показалось мне таким странным, — он не мог выразить свои чувства. — Мой ум словно расшатался, как зуб, и в него входят странные мысли.

   — И каким же странным ты всё увидел? — спросила старая женщина, глядя в его расширенные глаза.

   — Я и сам не знаю... Будто всё вокруг... — он помедлил, — живое.

   — Так уж и всё? — улыбнулся ответ.

   — Да, совсем всё! — уверенно отвечали прозрачные голубые глаза.

   — Даже эта ваза на столе? — спросила с улыбкой хозяйка.

   — Нет, ваза не сказала мне ни слова, — растерялась голубизна глаз.

   — Вот как, ваза не сказала ему ни слова... — сказал вошедший господин, муж хозяйки. — Кажется, твой дедушка сошёл с ума?

Хозяйка жестом попросила мужа не вмешиваться в разговор, чтобы не спугнуть сердце странного гостя.

   — Со мной разговаривали цветы на обоях, — виновато сознался маленький гость, чувствуя волны насмешки от владельца дома.

Видя его растерянность, старая дама пришла на помощь:

   — Ты говорил, что любишь музыку?

   — Да, — кивнул подбородок гостя.

   — Хочешь послушать?

   — Очень, — взгляд выпрыгнул из глазниц и затанцевал от радости.

Платье прошелестело к инструменту, которой берег в себе музыку. Пальцы ожили при виде клавиш и засмеялись, и весь вид женщины преобразился от предчувствия музыки, уставшей ждать свободы.

Музыка подняла крылья и вылетела в окно. Андерсену почудилось, что она хорошо знала все его мысли, думы этого старого дома и прошлое хозяев этих стен, но всё это ей было неинтересно, а интересно было только летать среди звёзд своей родины. Музыка долго летала и не хотела возвращаться в нотную тетрадь, и нехотя улеглась в клавишах.

Женщина — уже не старая, а молодая, несколько минут сидела молча, будто хотела вслед за музыкой спрятаться в клавиши, а потом, поняв, что это ей не удастся, опять стала старой женщиной.

   — Ну, мой очаровательный мальчик, что ты скажешь об этой музыке?

Андерсен ответил сразу:

   — Это мелодия грустная, осенняя. Как будто осенью человек гуляет по аллее в парке и думает, что скоро все листья упадут. — Ему вдруг почудилось, что это не он говорит, а кто-то вкладывает слова в его сердце.

   — Есть повторения. Есть бурные строки. — Когда он волновался, то начинал говорить быстро, будто ему сейчас прикажут молчать, и он не успеет всё высказать. — Как бы это точнее сказать, — Андерсен на миг задумался, — есть и радость. А в конце уже я почувствовал, что листья опали. Я ходил по ним. Словно я болею, кашляю и иду по лесу с отцом. Холодная осень со снегом. И листьям некуда деться. И такое настроение, будто мне не удалось выпросить книгу...

   — Ну, что ж, неплохо, — сказала добрая хозяйка, в чьих пальцах затаилась музыка. — Ты не простой мальчик, но тебе нужно учиться.

   — Зачем упиться детям бедняков, — вмешался её муж. — Не надо забивать голову ребёнка всякой ерундой. Музыка для будущего башмачника. Ты удивительная женщина. А если все нищие Оденсе придут к тебе за музыкой и книгами, что ты им ответишь?

   — Это не ерунда, это музыка, — выпалил Ганс.

   — Мальчик! Тебе нужно знать ремесло. Потому что твой отец был ремесленник. А музыка и книги — для других детей. Ясно тебе это? — Хозяин говорил азбучные истины без злобы, а как-то устало, тихо...

   — Я не хочу быть сапожником, — встрепенулись глаза Андерсена, вылетев из гнезда музыки.

   — А кем ты хочешь быть? Звездочётом? — хозяин комнаты засмеялся и ушёл в свой кабинет.

   — Ничего, ничего, — ободрила притушённо Андерсена хозяйка дома, — из всякого правила бывают исключения.

   — Правда? — с надеждой спросил мальчик. Огонь снова разгорелся в его глазах.

Чтобы успокоить его, хозяйка сказала:

   — Хочешь, я сыграю тебе ещё?

   — Да, да, да, — страстно воскликнул бедняк.

   — Слушай же, но слушай внимательно, чтобы я потом спросила тебя, о чём эта музыка и ты бы мне опять ответил, ладно?

   — Договорились, — важно сказал Ганс. Он очень хотел подружиться с музыкой и за руку привести её к любимым куклам. Именно из музыки хотел он сшить им платья.