Эта роза обожгла руку бедняка, внука сумасшедшего, которому половина родного Оденсе пророчила дедовскую судьбу, видя его странности...
Эту розу он нёс домой, как несёт через темноту первобытный человек единственный свет, оставшийся на весь род, он несёт эту розу, как будто только она одна и осталась на земле среди всех роз... Её стебель, казалось, ещё хранил тепло руки замечательной девушки.
Эта роза навсегда осталась в его душе. Один из засохших лепестков он положил в том басен Лафонтена, вспомнил, как отец вечером читал ему любимые страницы, и так захотел протянуть розу через время отцу. И вдруг образ отца возник перед ним... Подросток протянул ему розу — и она на мгновенье исчезла... А потом снова оказалась в руке сына.
Ах, если бы Тендер-Лунд знала, сколько радости — нет, нет, не радости, а именно счастья принесла её роза, так случайно залетевшая в ладонь бедняка, мечтающего покорить весь мир...
— Я прославлю себя! — внезапно понял Андерсен и ощутил, что Оденсе стал смертельно узок для его мечты...
Несмотря на сопротивление, он уговорил мать разрешить ему отправиться в Копенгаген, казавшийся столицей мира...
Он навсегда запомнил пророчество старухи, которая сказала Марии Андерсен:
— Сын твой будет великим человеком! Настанет день, и родной город его, Оденсе, зажжёт в честь его иллюминацию.
В Копенгагене он бедствовал, унижался, и только чудом можно объяснить его судьбу. Чудом — и розой, розами, которые всегда следят за теми, кого выбрали в свои поэты...
Когда он мечтал стать драматургом и писал пьесу за пьесой, которые отклонялись — и справедливо! — он написал народную трагедию «Разбойники в Виссенберге». Всего лишь две недели понадобилось страстному поэту на её написание. Только две недели... Целых две недели... Переписав пьесу начисто, он понёс её молодой аристократке Тендер-Лунд, той самой, чья роза долго освещала по ночам его комнатёнку... Он отыскал девушку в Копенгагене...
Она не только заказала копию с его произведения, ибо почерк малограмотного Андерсена оставлял желать лучшего, но и исправила ему множество грамматических ошибок, которые преследовали его всю жизнь...
Целых шесть недель ждал Андерсен ответа, но на этот раз роза не помогла ему — пьеса не понравилась... Дирекция просила автора не присылать свои произведения.
Как плакал Андерсен, как успокаивали его столпившиеся вокруг невидимые розы...
И среди множества его невидимых помощниц — белых и красных роз особенно заметны были для того, кто способен видеть и понимать невидимое, Голубая и Золотая розы... Голубая роза — знак невозможного, невероятного... Ему доводилось видеть её... А роза Золотая несла абсолютный успех... И розы с восемью лепестками говорили о возрождении его души из тоски, обиды...
Только эти розы и не отпустили его в Оденсе... Мир, возможно, получил бы нового портного — об этом мечтала мать, Мария Андерсен, ведь её сын шил своим самодельным куклам такие прекрасные платья. Или он действительно сошёл бы с ума, как пророчили ему недобрые и добрые люди... Или он стал бы нищим башмачником, неудачником, как отец, и умер бы от несбывшейся мечты...
— Спасибо, розы, за то, что помогли Андерсену остаться в Копенгагене... Это ваши лепестки потом нашептали ему неимоверные сказки...
Ах, если бы хоть одна роза пришла ко мне, хоть одна невидимая Голубая роза... Пусть её лепестки коснутся моего сердца, облагородят его тишину, пусть лепестки всех на свете роз дадут мне свои неземные цвета...
Даже если вас нет, не оставляйте меня, розы!
Муж вдовы Кольбьерсен был крупным государственным деятелем, а дочь её, госпожа Фан дер Мазе, была фрейлиной кронпринцессы Каролины. Из высшего сословия они были первыми, кто отнёсся к маленькому искателю счастья и добра с теплотой и пониманием.
Жена известного поэта Рабека — Камма нередко разговаривала с Андерсеном, благо вдова Кольбьерсен жила летом в доме Рабеков... Однажды начинающий драматург прочёл ей несколько десятков страниц, и она с удивлением вскричала:
— Да тут ведь целые места выписаны из Эленшлегера и Ингемана!
— Да, но они такие чудные! — воскликнул искренний поэт.
Камма Рабек улыбнулась...
Наивность — совершенно искренняя — поражала в Андерсене многих. Но разве не наивна роза?
Как-то юный долговязый Андерсен, похожий на орангутанга — такое прозвище он получил впоследствии наряду с множеством других обидных прозвищ, — собрался к госпоже Кольбьерсен; Камма Рабек протянула ему букет роз.
— Не снесёте ли вы их госпоже Кольбьерсен? Она, наверное, будет очень рада получить их из рук поэта!
Впервые его назвали поэтом! Андерсен не чувствовал ног от радости. Розы из букета с наслаждением смотрели на его восторженное вдохновенное лицо. Ведь поэты — дети роз. Он чуть не разрыдался от радости и поклялся себе, что всю жизнь будет писать, сочинять, писать, сочинять, всю-всю жизнь! Он будет достоин этих роз!!!
Вы достойны их, господин Андерсен, это не беда, что лебедь родился в утином гнезде...
Розы вели Андерсена или он нёс их? Невозможно ответить на этот вопрос. Розы — те же сказки, только нужно уметь читать их...
— Спасибо вам за Андерсена, госпожи розы, — говорю я и глажу лепестки роз на своём столе: ведь это не я, а они рассказывают вам о своих отношениях с Андерсеном...
— Ах, господин Андерсен, розы чудесны.
— Мне кажется, каждая из них улыбается вам, госпожа Кольбьерсен.
Я вижу перед собой этот диалог — вижу, вижу, вижу! — а не слышу. Я его чувствую. Розы Андерсена, их лепестки текут в моей крови.
А в вашей жизни были розы? Вы помните их до каждого лепестка? Андерсен помнил. Вспоминайте, вспоминайте свои розы — и счастье вернётся к вам...
Я вспоминаю о своих розах, думая о розах Андерсена.
Я прохожу по осенней Москве мимо киосков с розами, и все они улыбаются мне. Они передают привет от Ганса Христиана Андерсена — и мне дорога каждая их улыбка. Каждая улыбка...
С нежных лепестков улыбки переселяются, перепархивают на лица москвичек, они щедры, эти улыбки, они не минуют ни лиц местной проститутки, ни лиц торговок, ни лиц тех, кто смотрит на розы из окон «мерседесов». Розы щедры — они улыбаются и им. Но лица красивых женщин за окнами дорогих автомобилей так напоминают мне — ах, напоминают! — лица роз за стёклами киосков...
Я иду по стране, где не было ни одного великого сказочника, кроме народа, но все народы одинаково гениальны, а вот гениальные сказочники... Их почти нет... нет, нет, нет...
Андерсен, я донесу вашу улыбку до современников, мне поможет в этом главная Роза моей жизни, моя дочь Мария...
— Розы в стеклянных клетках киосков — как рыбки в аквариуме, — говорит она.
Может быть, розы услышат меня, поймут извилинами лепестков... Я иду мимо синих, как васильки, милиционеров, мимо строгих, как крапива, парней с накачанными мускулами, мимо проституток с жёлтыми улыбками одуванчиков, мимо красных от мороза, как георгины, прохожих...
И я вновь думаю об Андерсене... Если дети — цветы жизни, то как приятно, как приятно думать, что лепестки — их улыбки...
Розой раньше, розой позже — Андерсен влюбился... Это была сестра его товарища по университету. Её звали Риборг Войт.
После университета, который он окончил 23 октября 1828 года, Андерсен во время сбора материалов для задуманного исторического романа «Карлик Кристиана Великого» оказался в городе Фоборг, чтобы погостить у товарища по университету. Чёрные глаза сестры Кристиана Войта навсегда запали ему в душу...
На корсаже Риборг Войт блестела от волнения роза. Девушка захотела поправить её — и цветок очутился на полу. Андерсен осторожно поднял розу, а на самом деле это поднял он свою первую любовь...
Андерсен влюбился глубоко, со всею пылкостью его открытой натуры... Хотел стать священником, чтобы иметь возможность кормить будущую семью. Но девушка оказалась помолвленной и со временем вышла за сына аптекаря...
