— В этом случае у меня оказалось бы слишком много пасынков...

Но всё это время Андерсен ждал выхода романа. Он должен был появиться в первых числах апреля 1835 года, как раз к тридцатилетию. Андерсен и его друзья собирали подписчиков. Больше восемнадцати — не находилось... Издатель Рейцель настаивал, чтобы подписчиков было не менее сотни, только тогда стоило рисковать и дать Андерсену гонорар в двести риксдалеров.

В четверг второго апреля 1835 года Андерсен намеревался побывать у принца Христиана и госпожи Коллин. Он просил у издателя два экземпляра в красивых переплётах. Второго апреля ему исполнялось тридцать лет! Первый роман — прекрасный подарок себе к тридцатилетию.

Этот роман подарил ему европейскую известность, но отнюдь не датскую. Человеку, который стал бы доказывать правоту мнения, что Дания взлелеяла поэта, пришлось бы туго. Мысли Андерсена были печальны и однообразны на этот счёт: любимая страна не хотела его принимать и понимать.

«Импровизатор» шагнул за границу. Первая страна, признавшая его, — Германия.

Швеция — вслед за Германией.

Судьба импровизировала его «Импровизатором». Данию она для этого не выбрала. Многие газеты Швеции напечатали хвалебные рецензии, перешагнувшие пределы Швеции, но так и не дошедшие до соседней Дании.

Мысли Андерсена были грустны: Он поймал себя на обрывке мысли: «...если Дания и имеет во мне поэта, то нельзя сказать, чтобы взлелеянного ею. Родители вообще нежно пекутся».

«Импровизатор» помог ему расправить крылья. Вдохнул бытие в уставшие мысли. Остроумие проснулось в нём с утроенной силой. Сказки словно долго дремали в нём и очнулись после появления «Импровизатора». Роман и его победное шествие по Европе словно облагородили его мышление, перенесли его к новому пониманию жизни.

Роман вышел, но мир не умер от счастья.

А бедность продолжала унижать. Италия казалась сказкой, написанной не для него... Уже и в тридцать можно понять, что навсегда останешься бедным, но это открытие — увы! — не убьёт аппетит. Риксдалер — солнце нищеты.

К маю 1835 года у Андерсена снова не было денег. Зима после Италии тянулась особенно длинно и отняла столько сил в борьбе за существование. Андерсен решил отыскать себе место где-нибудь в колонии, чтобы найти там скромные средства или стать деревенским учителем... Деньги таяли безнадёжно, как снег под солнцем наступившей весны...

Несмотря на дружественное отношение многих, только у Йонаса Коллина он осмелился просить денег. Но он был уже должен ему сто риксдалеров. Просить столько же вынуждала жизнь... Это значило переступить через свою гордость. Что ж, он привык. Он знает, что ему придётся оставаться бедняком до конца дней. Ещё дай Бог не умереть от голода и холода.

Никто вокруг не догадывался о его катастрофическом положении. Мало того, что он не умел ставить запятые там, где требовали вслед за учебником грамматики окружающие, он ещё и был совсем нищ! Ах, он, этот Андерсен. А где было взять денег? Гонорар за либретто «Маммермурекой невесты» мог быть получен только осенью, Рейцель не хотел издавать новый выпуск сказок. Необходимо было достать где-то сто риксдалеров.

Андерсен написал письмо старому Коллину. В тот же день получил благоприятный письменный ответ...

От сердца отлегло, проблема была решена. И Андерсен вкушал приближение лета свободным человеком. Какой гений не жил впроголодь, не унижался, не ждал лета, чтоб его пригласили в имение — поесть и поблаженствовать в местной славе.

В июле 1835 года Андерсен отдыхал в Фионии. Он гостил в поместье Люккенсгольм. Его владелица госпожа Линдегор была счастлива принимать столичную знаменитость. О романе Андерсена говорили... Вина и сливок было сколько душе угодно, барышни читали роман и восхищались автором — идиллия. Он жил в прекрасной комнате, огромная старинная кровать с красными занавесками дарила загадочные сны, что ни сон, то сказка. Все верили в привидение, но, увы, оно не вышло познакомиться со столичной знаменитостью. Никто вокруг не мог бы сказать, что он нищ, так Андерсен вёл себя. Старинные портьеры внимательно смотрели на гостя, и чтобы они получше его видели, Андерсен протёр тряпкой пыль на них. А какой сад ждал шаги Андерсена! Сад соединялся с лесом, уходя в бесконечность. Озеро подбиралось к дому, казавшемуся большим кораблём, севшим на мель.

Приехав в конце июня, он жил здесь в своё удовольствие. Но, благодаря своим странностям, жалел, что его не почитают, как Байрона. Принимал с радостью восхищение дам и думал, что даже Эленшлегера не почитали бы здесь так, как почитают его. Он ждал перевода своего романа на немецкий язык. Немцы всегда хорошо его понимали, и лучше бы он родился в Германии или Франции — там на гонорары от больших тиражей он бы снова отправился в благословенную Италию. Он хорошенько отдохнул в лучах местной славы, хотя без дум об Италии не обходился ни один день. В Италии он жил, это становилось здесь всё яснее. За границей он был знаменитостью, а в Копенгагене раздумывал, где достать денег на починку сапог или на оплату квартиры. Провинциальная слава уже не устраивала его. Андерсен, с его перепадами настроения, ловил себя на том, что привык к одиночеству. Было грустно, что женитьба обошла его стороной, но жениться — значило создать семью, а на что? Он уже не мог отдать себя вечной службе, эта галера не для него... Скоро женится Эдвард Коллин, прекрасная Луиза, его сестра, выйдет замуж. А его невеста — Италия. Он искренне любит её. Он думает о ней постоянно. Он хочет дышать её ночью, наслаждаться ею днём... Её цветение радостно ему, её сладкая зима — его счастье... Он так хотел вырваться из сытого датско-фионского захолустья в гости к пиниям! Посмотреть бы ещё краешком глаза на работы Рафаэля. А друг Везувий как соскучился по нему! Он ещё не разгадал чуда Венеции... О, если бы прожить оставшуюся часть жизни в Италии! Тоска по Италии становилась нестерпимой. Ему снилась страна — как женщина. Тёмные глаза, длинные чёрные волосы. Но Италия так далеко, что оставалось любоваться красотами Фионии.

Вместо двух дней, как рассчитывал, он провёл в поместье госпожи Линдегор целых семнадцать дней! С ним заигрывали: прятали под кровать живого петуха, бумажки с майскими жуками привязывали к занавескам кровати. Даже горох насыпали в постель. И ему нравились эти шутки, и он ничуть не обижался. Даже куклу женского пола клали в кровать. Хотел он так же отшутиться, но что-то помешало: а задумано было лечь в виде привидения к одной из женщин в постель. Но шутка была слишком двусмысленной, и он от неё удержался...

Он приехал в Оденсе из имения Люккенсгольм. Здесь когда-то бегал он в деревянных башмаках! Здесь шла ярмарка. Оденсе — это детство, в которое и хочется, и не хочется возвращаться. В имении вдоволь напился он молока и пил его охотнее, «чем утреннюю зарю». Пришло письмо от Эдварда Коллина. Тот среди прочего жаловался на вросший ноготь на большом пальце ноги. Андерсен справедливо заметил, что невеста Эдварда очень красива, но его невеста — природа.

В январе 1836 года Андерсен дождался немецкого перевода своего романа. Пришлось выписать книгу самому — никто не прислал ему столь драгоценный подарок.

Новый роман Андерсена назывался «О. Т.». По имени героя — Отто Тострупа. Оденсейская тюрьма носила те же инициалы.

Читатели относились к «Импровизатору» хорошо. Критики, как всегда, мало хвалили Андерсена, а ругать его стало как бы хорошим тоном...

Он всё реже этой зимой бывал у друзей: работал. Даже Генриетта Вульф, с которой так любил он поболтать и которая всегда была рада ему, видела его всё реже. Он считал, что хорошо будет работать ещё лет шесть, и старался не терять времени зря. Любил разводить в камине огонь, ему казалось, что каждое полено готово рассказать что-нибудь интересное. И в семействе Людвига Мюллера он не бывал, там обижались и считали, что Андерсен не ходит к ним потому, что умер отец, который оказывал Андерсену помощь.

Новый роман оживал в нём. Андерсен называл это «приятной духовной лихорадкой».