Ей советовали остерегаться обольстителя. Но она была уверена в себе и, как только он приехал в Веймар, первая подошла к нему по-товарищески просто. Спустя несколько недель она пригласила его в своё поместье Кохберг, поблизости от Рудольфштадта. Вот они сидят вдвоём под защитой крепких стен фермы около камина, пламя которого освещает их лица. Зима. На дворе ветер, снег, вьюга. Разговаривают о том о сём. Она рассказывает ему об окружении и отношениях, вводит его в круг придворных интриг. Каков её муж? Да честный малый, совершенно равнодушный к литературе, которого его обязанности шталмейстера удерживают постоянно при дворе, где он и обедает. Он любит покурить, хорошо поесть, поиграть в карты. Если он не рыскает по ярмаркам в поисках заводских жеребцов, то все дни проводит в замковых конюшнях и каретных сараях. Летом он приезжает в Кохберг — откармливает свиней и быков и гонит водку... Так начинается дружба между Шарлоттой фон Штейн и Гёте: ей доставляет удовольствие посвящать своего нового друга во все местные обычаи и порядки, помогать ему разбираться в ещё незнакомой обстановке.

Гёте почти сразу полюбил её и уже с начала 1776 года с трудом сдерживает бурные порывы своей страсти. Он делается настойчивым, фамильярным и одолевает её несдержанной пылкостью. Она старается его успокоить, напоминает ему о требованиях приличий. Тогда он вспыхивает, разражается гневом и уже не сдерживает своей грубости. Приличия? Плевать ему на приличия! Задетая, она 8 марта пишет общему страсбургскому другу: «Я чувствую, что мы с Гёте не сможем стать друзьями».

Можно ли так ошибаться в своих чувствах или это только притворство? Она, правда, старается перевоспитать этого дикаря, но помимо воли очарована его юношеским обаянием, тронута волнующим обожанием. Конечно, он слишком пылок, требователен, как избалованный ребёнок, но она научит его сдержанности. О, дело не обойдётся без ссор и вспышек. Но раз он её любит... С другой стороны, она его так понимает, и её снисходительность иногда заходит дальше, чем она сама хотела бы. Когда он приходит к ней весь во власти своих страстей, беспокойный, измученный, один звук её голоса его странно успокаивает. Настоящая Ифигения, умиротворяющая тревогу и ярость Ореста. Её твёрдость равна её терпению; она охраняет его от него самого и она же защищает его от других. Её положение в обществе, где она вращается, делается щекотливым. Сколько иронических замечаний раздаётся по адресу Гёте. Чего не говорят по поводу его необычайного возвышения! Двор разделился на два лагеря. «Его, — пишет она, — одновременно и ненавидят и обожают». Она выслушивает бездну высказываний на его счёт и страдает — надо же сознаться в этом — от интриг, замышляемых против него. Зависть чиновников, язвительность чересчур добродетельных людей — сумеет ли она устоять против этого натиска вражды? Её муж, сторонник Фрича, к счастью, переходит на сторону Гёте или, вернее, на сторону более сильных, так как Карл-Август не терпит возражений. Но только что она защитила своего друга от клеветы и интриг, как ей приходится самой защищаться от его сумасбродства. Вот он начинает говорить ей «ты», возбуждается ещё больше, насильно целует её; она сердится, он уходит, хлопнув дверью как сумасшедший и не простившись, а на следующий день возвращается, просит прощения; она прощает, и они счастливы до следующей вспышки.

Когда Гёте поселился в сельском домике на берегу Ильма, Шарлотта могла из своего нового дома около дворца видеть его издали, делать ему при наступлении ночи знаки при помощи лампы. Он часто приходит к ней обедать или ужинать, пока обер-шталмейстер пирует за герцогским столом. Сколько он проявляет изобретательности, чтобы только доставить ей удовольствие! Он заботится о её сыновьях, даёт им уроки, проверяет их работы, исправляет рисунки, играет с ними. Ежедневный обмен любезностями. Он посылает баронессе розы, вишни, спаржу из своего сада, даже солдатский хлеб, который для неё доставляется из солдатской пекарни. Когда он возвращается с герцогом с охоты, то никогда не забывает оставить для неё фазана получше или заднюю ножку косули. В свою очередь она его балует как может: то посылает какие-нибудь вкусные блюда, то приглашает пообедать с ней вдвоём. О, как хорошо он себя чувствует, сидя вечером около неё, и какое счастье наконец открыть душу, делиться мыслями с любознательной, восприимчивой, чуткой и умной женщиной! Она ведь не только его мнимая любовница и по-матерински нежная подруга — впервые он встретил в женщине товарища по духу.

Вот какие книги они читали вместе: «Эпохи природы» Бюффона[81], «Исповедь» Жан-Жака, «Мемуары» Вольтера, «Этику» Спинозы. Её ничто не пугает — ни метафизика, ни наука о костях. Одно время он страстно увлекался естественными науками, минералогией и ботаникой, и она всё так же внимательно выслушивает его рассуждения. Он вознаграждает её тем, что посвящает ей стихи, показывает отрывки из своей «Ифигении». Иногда она нежно удерживает его и после обеда до тех пор, пока под окнами не пройдут с факелами возвращающиеся в казармы солдаты. «Нет-нет, теперь ни минуты больше». Время расходиться: она ни за что не позволит ему остаться у неё после вечерней зари. Таким образом, он волей-неволей приучается смотреть на неё, «как смотрят на звёзды».

Исследователи правильно отмечают, что письма Гёте от 1778 года полны плохо скрытой досады. Это тяжёлые годы обучения воздержанности, в течение которых он, правда, порой вознаграждает себя более грубыми развлечениями. Герцог увлекает Гёте с собой на прогулки по окрестностям, вместе с ним объезжает тюрингские ярмарки и престольные празднества, и нередко на их ночных пирушках в каком-нибудь отдалённом кабачке присутствуют весёлые кумушки, нравы которых не отличаются особой строгостью. Есть свои соблазны и в театральной труппе, и там насчитывается немало доступных красавиц. Случается, что ночью «господин директор» пробирается к актрисе Короне Шрётер[82]. Говорят даже, что он пользуется её расположением наравне с герцогом. Но все эти приключения не задевают сердца, не затрагивают внутренней глубины. Не надо забывать, что ему тридцать лет и что его обуревают сильные страсти. Нужно отдать дань молодости. Его романтизм уже на исходе.

На самом деле близится пора умиротворения. Позади остались юношеские признания: «Гец фон Берлихинген», «Вертер», «Клавиш», «Стелла». Служебные обязанности Гёте принуждают его к регулярной работе, к системе, к дисциплине. Правда, ещё случается, что он с волками воет по-волчьи — Карл-Август не допускает, чтобы он так сразу порвал со светской жизнью. Но Гёте уже чувствует потребность сосредоточиться, вновь приблизиться к природе и правде. Путешествие в обществе герцога к берлинскому двору его раздражает и сердит, поездка в Гарц, предпринятая им в одиночестве в 1778 году, успокаивает и подкрепляет. Что ему до холода, до снега и густого тумана! Вот раздробленные сосны, утёсы, пропасти из Вальпургиевой ночи — декорация, в которой кружатся в шабаше ведьмы из «Фауста». Тяжёлый подъем, опасности, проклятая пустыня! Но наверху, на вершине Брокена, всё внезапно проясняется. Зимнее солнце сверкает и разгоняет тучи. Священное одиночество, невыразимый экстаз души, опьянённой свободой! Поэт вновь обрёл природу. Спускаясь в равнину и подходя к Веймару, он чувствовал себя как каторжник, прикованный к ядру.

С 1779 года в письмах Гёте появляются жалобы на то, что его тяготят служебные обязанности и работа. Он задыхается среди папок с делами, его давят низкие своды кабинета. С другой стороны, он хотел бы вырвать герцога из пустого и пошлого существования, уединиться с ним, увезти куда-нибудь. Вместе с Карлом-Августом Гёте предпринимает в 1779 году вторичное путешествие в Швейцарию. Эта поездка не будет, как поездка 1775 года, экстравагантным и романтическим приключением. Период «Бури и натиска» миновал; это путешествие будет, если можно так выразиться, подъёмом к красоте, к чистоте ледников, почти символическим восхождением к умиротворению и мудрости и некоторым образом к освобождению. Это возвышенное состояние души он раскрывает за несколько недель до отъезда в своём дневнике: «О, пусть стремление к чистоте, простирающееся до куска, который я подношу ко рту, всё более и более озаряет меня».