По мере обострения возбудимости Гитлера, росло количество бесчисленных приказов и указаний, которыми он засыпал всех своих сотрудников, руководителей ведомств и чиновников. При этом редко бывало так, чтобы один и тот же приказ не был отдан одновременно двум лицам или двум учреждениям одновременно. Такое дублирование он называл «естественной конкуренцией в работе», «способом повышения производительности труда» и тому подобными терминами. Как-то он сказал: «Надо, чтобы люди суетились, ведь от трения возникает теплота, а теплота рождает энергию».

Когда я снова через длительное время в середине 1944 года увидел Гитлера — я тогда с Гиммлером докладывал в штаб-квартире фюрера — я просто испугался. Глаза Гитлера, обычно притягивавшие к себе, были усталыми и утратили свой блеск. Спина заметно согнулась, движения были медленными и тяжеловесными. Его левая рука дрожала так сильно, что он постоянно придерживал ее правой. И только голос был еще ясным и полнозвучным.

Гитлер коснулся, на основе представленных мной разведывательных сообщений, некоторых проблем на Балканах, особенно отношения югославского генерала Михайловича к англичанам, отношений англичан с Тито, а также положения на Ближнем Востоке. После этого он посмотрел на меня пронизывающим взором и сказал: «Я регулярно читаю ваши доклады „Эгмонт“ [13] . Затем последовала пауза. Слова, произносимые в душной атмосфере бункера, звучали обвиняюще, как будто выносили приговор. «Запомните одно, Шелленберг, — продолжал громовым голосом Гитлер, — в этой войне нет места компромиссам, возможна только или победа, или гибель. Если немецкий народ не справится со своими задачами, он погибнет». И затем он произнес незабываемую для меня фразу: «Да, тогда он должен погибнуть, должен вымереть. Ведь лучшие сыны народа падуг в борьбе, а оставшиеся должны уступить место биологически более сильному противнику. Если немецкий народ не победит, конец Германии будет ужасен. Но большего она, в таком случае, не заслужила».

Перед нами было воплощенное безумие.