Полки были забиты готовой кулинарной продукцией, консервами, хлебом и печеньем, туалетными принадлежностями, контейнерами с машинным маслом и антифризом, держателями для чашек, самоуничтожающимися пепельницами и складными лопатами для снега. Здесь же имелись резиновые галоши для влажной погоды, гетры, белое нижнее белье по доллару за штуку, дешевые футболки, рубашки из хлопка, парусиновые рабочие брюки.

Соренсон внимательно посмотрела на отдел одежды и решительно направилась к кассе, держа наготове документы. Продавец поднял голову.

– Чем я могу вам помочь? – спросил он.

– Здесь кто-нибудь был после двенадцати двадцати и до двенадцати тридцати?

– Я, – ответил продавец.

– А покупатели?

– Ну, может быть, один.

– Кто?

– Высокий худой тип в рубашке и галстуке.

– Без пальто?

– Мне показалось, что он выскочил из машины. Не успел замерзнуть. Здесь никто не станет гулять. Место совсем безлюдное.

– Вы видели машину?

Продавец покачал головой.

– Наверное, этот тип припарковался за углом. Во всяком случае, так я подумал.

– Что он купил? – спросила Соренсон.

Продавец вытащил ленту из кассового аппарата и принялся водить по ней пальцем, проверяя время. Наконец он нашел то, что искал.

– Шесть предметов, – сказал он. – Ну, тут всё – налог, сумма, сдача.

– Он расплатился наличными?

– Должно быть, если здесь указана сдача.

– Вы не помните?

– Я не обратил внимания. Это не та работа, о которой можно мечтать, леди.

– Что он купил?

– Три одинаковых предмета, потом еще три одинаковых.

– Какие предметы? Все происходило сегодня ночью. Речь не идет о древней истории. Тут не нужна долговременная память.

– Вода, – сказал продавец. – Это я помню. Три бутылки из холодильника.

– И?

Парень снова посмотрел на ленту.

– И еще три предмета, все по одной цене.

– Что именно?

– Я не помню.

– Ты сегодня курнул? – спросила Соренсон.

Парень напрягся.

– Что курнул?

– Возможно, это вопрос для шерифа Гудмена. Вы готовы произвести обыск?

Парень молчал. Он тряс рукой – вверх и вниз, – надеясь, что сейчас его посетит озарение и он щелкнет пальцами. Он изо всех сил пытался вспомнить. Наконец на его губах появилась улыбка.

– Рубашки, – сказал парень. – Три голубых рубашки из хлопка. Трех разных размеров.

Соренсон и Гудмен вышли из магазина и вернулись на стоянку.

– Карен Дельфуэнсо стала их заложницей и маскировкой – поэтому она не могла оставаться в вызывающей блузке. Она бы сразу привлекла внимание. Они понимали, что дороги могут быть заблокированы. Поэтому они заставили ее переодеться.

– И переоделись сами, – сказал Гудмен. – Три человека, три рубашки.

Соренсон кивнула.

– Пятна крови, – сказала она. – Свидетель сказал, что по крайней мере на одном из пиджаков он заметил влажные пятна.

– Мы совершили ошибки, – сказал Гудмен. – Мы оба. Я сказал, чтобы искали двух мужчин в темных костюмах. Вы сказали, что нужно искать двух любых мужчин. А их было трое – двое мужчин и женщина, все трое в голубых рубашках из хлопка.

Соренсон ничего не ответила. Тут почти сразу зазвонил ее сотовый телефон, и полицейский из Айовы доложил, что они просмотрели свои видеозаписи и обнаружили машину Карен Дельфуэнсо. Он проехала мимо их поста час назад. Машина не привлекла внимания. Потому что в ней находились четыре человека.

Соренсон отвернулась от Гудмена и переложила телефон в другую руку.

– Четыре человека? – спросила она.

– Картинка не слишком качественная, но можно разглядеть всех. Двое сидели впереди, двое сзади, – сказал полицейский капитан из Айовы. – И мой сержант хорошо запомнил водителя.

– Могу я поговорить с вашим сержантом?

– А могу я разрешить людям снять заграждение?

– После того, как я поговорю с сержантом.

– Хорошо, подождите.

Соренсон услышала какой-то шум – очевидно, мимо проезжал грузовик – и повернулась к Гудмену.

– Мы ошиблись еще сильнее, – сказала она. – В машине находились четыре человека.

Потом она услышала, как телефон переходит из рук в руки.

– Мэм? – раздался хриплый голос.

– Кто был в машине? – спросила Соренсон.

– Я лучше всего запомнил водителя.

– Мужчина или женщина?

– Мужчина. Крупный, со сломанным носом. Сильно сломанным. И сравнительно недавно. Он был похож на гориллу с разбитым лицом.

– Как если бы он с кем-то подрался?

– Он не стал ничего отрицать, но сказал, что это случилось не в Айове.

– Вы с ним разговаривали?

– Совсем недолго. Он вел себя достаточно вежливо. Мне нечего доложить, если не считать носа.

– Он нервничал?

– Пожалуй, нет. Он был спокоен. Стоик. Иначе и быть не могло, с таким-то жутким носом… Ему бы следовало отправиться в больницу.

– Как он был одет?

– В зимнюю куртку.

– А пассажиры?

– Я их не слишком хорошо помню.

– Сержант, вы не даете показания в суде. Вы не под присягой. Все, что вы вспомните, может помочь.

– У меня остались лишь не слишком внятные образы. Мне бы не хотелось ввести вас в заблуждение.

– Нам помогут любые подробности.

– Ну, я подумал, что они походили на Питера, Пола и Мэри[9].

– На кого?

– Исполнители в стиле народных песен. Они выступали довольно давно. Наверное, вы их не застали. И все были одеты одинаково. Как группа певцов. Двое мужчин и одна женщина.

– В голубые рубашки из хлопка?

– Точно. Словно трио, исполняющее музыку кантри. Я подумал, что их багажник под завязку набит гитарами с гладкими струнами. Может быть, они возвращаются после ночного концерта, предположил я. Нам приходится видеть такие вещи. А у женщины был яркий макияж, словно она только что сошла со сцены.

– Но водитель от них отличался?

– Я подумал, что он их менеджер. Или техник. Он выглядел таким большим и крутым… Но все это лишь мои ощущения.

– Что-нибудь еще?

– Только потом не цитируйте меня, ладно?

– Договорились.

– Там была напряженная атмосфера. Женщина выглядела рассерженной. Или возмущенной. Может быть, выступление прошло неудачно, подумал я, и она хотела от них уйти, но получилось, что она одна против двоих. Или троих, если менеджер с ними заодно. Было уже поздно, но она не показалась мне сонной, как будто ее что-то мучило. Такое у меня сложилось впечатление.

Соренсон промолчала.

– Мы искали именно этих людей? – спросил сержант.

– Да, двое мужчин в рубашках, – ответила Соренсон.

– Я сожалею.

– Тут нет вашей вины.

Потом трубку взял капитан.

– Мэм, вы сказали, что нам следует искать двух беглецов, а не участников водевиля из четырех человек.

– Тут нет вашей вины, – повторила Соренсон.

– Так мы можем восстановить нормальное движение?

– Да, – сказала Джулия. – И я хочу, чтобы вы сообщили всем постам к востоку от вас номер этой машины.

– У меня нет постов к востоку, леди. Мне пришлось стянуть всех своих людей сюда. Посмотрите правде в лицо, мэм: парни от нас сбежали.

Ричер умел моргать, но только левым глазом. Подарок из детства, когда он почти всегда спал на левом боку. Просыпаясь, Джек открывал правый глаз, чтобы посмотреть на темную спальню. И он не был уверен, что Дельфуэнсо видит его левый глаз в зеркало с ее места на заднем сиденье. К тому же он вел машину на скорости восемьдесят миль в час, и ему не следовало отвлекаться. Поэтому он поднял правую руку с рычага переключения скоростей, чтобы она это увидела, а потом опустил ее обратно.

Он направил большой палец влево, оба смотрели в одну сторону. И не пользовались зеркалом. Лево и право не менялись местами. Затем он постучал указательным пальцем три раза, снова влево большим пальцем, стукнул один раз. Потом направо – девять раз, и налево – десять, и снова налево – один раз, налево – три раза, наконец, налево и одиннадцать раз.