К сожалению, наших коллег–гляциологов в тот сезон так и не встретили, хотя узнали о работе польского гляциолога Седлецкого в Хорсунне и о продолжении работ гляциолога из Норвежского Полярного института из Осло Листоля по вещественному балансу на горных ледниках. Однако после Новой Земли и Северной Земли хочется мыслить оледенением архипелагов в целом. Листоль интересен тем, что собирает сведения о колебаниях ледников Шпицбергена, то есть тем же, что интересует и меня. На этом польза от контактов не исчерпана. Норвежцы на своей моторной шлюпке перебросили нас к леднику Паула, на котором мы получили представление об изменениях подобных ледников на протяжении XX века. Совсем иная картина отступания, чем на Норденшельде. Естественно возникает вопрос почему? Ответ пока на уровне догадок, поэтому не стоит торопиться… Думаю, что со своим подходом мы вырвались вперед, и потеря приоритета (чем нередко озабочены начинающие исследователи) нам не грозит. Интересная эта штука, загадка оледенения Шпицбергена, даже если она обнаружена шведом Норденшельдом, сформулирована шотландцем Тирреллом, а на ее разгадку нацелились мы. Это ли не пример преемственности в науке и ее международного характера? С точки зрения отъявленного патриота наша позиция безупречна. Конечно, «не боги горшки обжигают», но окажемся ли мы достойны наших предшественников, оправдаем ли мы надежды нашего шефа члена–корреспондента Академии наук Григория Александровича Авсюка, мнением которого мы так дорожим? Пока сделано немного на намеченном пути, который по интуиции может оказаться самым коротким и наиболее верным…
Покидаем Свеагруву с ощущением перегрузок от физических (маршрутных) и языковых (от многочисленных встреч). Если бы продолжили здесь пребывание и дальше, возможно, встретились бы с перуанцем или таиландцем, только этой экзотики и не хватало… А в целом показательно и полезно со многих точек зрения. Оставалось завершить наблюдения на ледниковом плато Ломоносова, а также (если останется время до наступления зимы) продолжить знакомство с горными ледниками в самом центре Земли Норденшельда ближе к Лонгьиру.
Только 12 августа была проведена смена исследователей на ледниковом плато Ломоносова. За полтора месяца своего пребывания в самой высокой части Шпицбергена Зингер и Маркин выполнили большой объем метеорологических и актинометрических наблюдений, одновременно пробив 8–метровый шурф в снежно–фирновой толще, определив особенности питания оледенения за несколько лет. Правда, им не пришлось выкладываться на износ в изматывающих маршрутах, как нам, но, думаю, и им была тяжела повседневная монотонность, тем более в условиях ограниченной видимости, когда от КАПШа до метеоплощадки в сплошном тумане, напоминающем порой сгущенное молоко, добраться можно было с трудом. Необходимость рутинных наблюдений требовала немало душевных и физических усилий, особенно в метель, когда часто летящий снег чередовался с моросью. Увы, радио при этом не заменяло им живого человеческого контакта. Кроме того, отсутствие третьего человека на стационаре, несомненно, затрудняло выполнение важнейшего раздела программы — проходки шурфа в снежно–фирновой толще, который нашим товарищам пришлось начинать вдвоем В эти полтора месяца, когда они оставались одни посреди ледяной пустыни, им пришлось непросто, но они выдержали.
Хотя КАПШ гарантировал относительно сносные условия существования и защищал первожителей плато от непогоды, Арктика обращалась с ними достаточно сурово, что подтверждают строки научного отчета: «В июле отмечено три полностью ясных дня, 16 полностью пасмурных и 23 дня с туманом.. В июле средняя суточная температура воздуха только 6 раз поднималась выше нуля, оставаясь в основном отрицательной (—1,5 °С)… Скорость ветра в среднем за июль на высоте одного метра была равна 4,5 м/сек. Трижды за время наблюдений ветер достигал ураганной силы».
По описанию Зингера, в такие моменты «казалось, что КАПШ вот–вот покинет своих постояльцев и бросится наутек. Тонкие стенки надувались и приподнимались, деревянные дуги–стрингера, на которых держался палаточный шатер, трещали и стонали. Печные железные трубы предпринимали не одну попытку сорваться с места, но, крепко притянутые проволокой специальными креплениями, лишь понапрасну осатанело колотились о печку и крышу. Можно было подумать, что метель забивает в КАПШ гвозди». Но в такую погоду Слава не пропустил ни одного срока наблюдений, когда, казалось, небо и ледяная твердь смешались в первозданном хаосе. На помощь начальника он рассчитывать не мог — такая погода была не для Зингера с его очками минус 12, с которыми он прошел более полувека полярной службы в непростых условиях частой смены погоды, с изматывающими ветрами и проникающей повсюду сыростью, от которой было невозможно избавиться.
Об их трудностях можно было догадаться по характеру информации в эфире. Зингер, который начинал свою полярную карьеру радистом в 1944 году на Чукотке, поддерживал регулярную радиосвязь с Пирамидой и Баренцбургом, и поэтому мы были в курсе происходившего на ледниковом плато, искренне сочувствуя нашим товарищам. От продолжительности их ледовой вахты в сопоставлении с наблюдениями в Баренцбурге и Пирамиде зависело многое. Несомненно, они испытывали жестокое разочарование от наших неудачных попыток пробиться к ним пешком. В конце концов стало ясно, что эта задача под силу только вертолетам, причем в условиях приличной видимости. С конца июля в радиограммах с ледникового плато Ломоносова стали проскальзывать понятные нам признаки нетерпения.
Смена народонаселения ледникового плато Ломоносова состоялась только 12 августа. Утром там была получена радиограмма следующего содержания: «Приготовиться к приему двух вертолетов. Начиная с 12 часов передавайте ежечасно сведения о погоде». Зингер и Маркин тут же приступили к демонтажу своего обиталища. Когда от КАПШа остался голый каркас, Маркин, опасливо поглядывая на низкие облака, наползавшие с Баренцева моря, заметил:
— Только и осталось, чтобы вертолеты не прилетели…
Рация теперь стояла под открытым небом, и с каждым часом в эфир уходило очередное сообщение о погоде. В это время оба вертолета сидели в Пирамиде, и уставшие экипажи, с утра обслуживавшие геологов, обедали в столовой. Думаю, что в это время Слава и Женя окончательно утратили аппетит. Наша троица (Михалев, Троицкий и автор этих строк) в полном полевом снаряжении на груде имущества также находились в готовности. Настроение одновременно торжественное и тревожное: как–то оно обернется, не подведем ли ребят?
Последняя радиограмма с плато об ухудшении погоды словно подстегнула вертолетчиков. Наша троица летела на вертолете наиболее опытного Фурсова, вторым командовал новичок, только недавно с Большой земли. Смена научного персонала (всего–то пять человек!!!) на плато осложнялась целой серией попутных заданий по обеспечению возвращения нашей троицы, которой предстояло идти пешком. Для этого понадобилось оставить немного продуктов у подножия горы Де Геера и на Эккокнаусене, одновременно забрав на этом чертовом нунатаке буровое имущество, оставленное еще в июле после «похищения» Троицкого. На все про все потребовалось не менее трех посадок, порой среди трещин, вскрывшихся на леднике в результате летнего таяния. В одну из них угодил Троицкий, но благополучно был извлечен наверх. Даже на этом этапе операции мы не избежали ненужных приключений, хотя и с благополучным исходом.
А ждавшие нас на плато Ломоносова воспринимали происходившее с недоумением и опаской, не получавшей объяснения. В самом деле: где–то поблизости вертолеты, судя по гулу моторов, взлетают и садятся, снова взлетают и снова садятся, словно участвуя в каком–то непонятном поиске. А погода между тем неумолимо продолжает ухудшаться, облачность с Баренцева моря все ближе и ближе, угрожая накрыть плато… Надежда расстаться с вконец надоевшими снегами плато Ломоносова с каждой минутой становилась у наших друзей все более призрачной.
Для них первая винтокрылая машина буквально выскочила откуда–то из–за нунатаков Эккокнаусена и бреющим полетом пошла по направлению к бывшему лагерю с оглушительным ревом, который им показался райской музыкой. Тут же за ней возникла вторая винтокрылая тень, повторив маневр первой, успешно приземлившись поблизости. Люди в поношенных куртках и штормовках бросаются друг другу в объятия, передают на ходу пачки писем, пытаются что–то объяснить и тут же принимаются за встречную погрузку- разгрузку, за которой последовали последние рукопожатия. Вскоре гул вертолетов растворился в снежной пелене, плотной завесой закрывшей горизонт. «Вовремя смылись ребята, — записал я вечером в своем дневнике, — выскочили буквально в последнюю дырку. Быстро села облачность, и теперь у нас туман с мелким снежком и небольшим ветром». Даже в августе Арктика остается Арктикой, и мы посередине…
