Последствия встречи с «Седовым» также наглядны и убедительны: во–первых, в умывальниках появилась пресная вода, во–вторых, на нашем судне стало необычно шумно, в-третьих, в кают–компании состоялся турнир по шахматам (а также морскому козлу), и, наконец, такой обвал отъявленной «морской травли» я услышал, пожалуй, впервые. Особенность этого жанра заключается в том, что отличить реалии морской жизни от авторской фантазии нет никакой возможности. Если кто–то из участников потом поделится с другим неведомым слушателем, а тот — с очередным, и пошла гулять по свету очередная версия в стиле «Моби Дика», Летучего Голландца, или на худой случай в духе «Капитана Врунгеля». Вот такие реалии на заключительной стадии нашей морской жизни, так не похожей на светскую в столице.

В Маточкином Шаре я получил первое представление о ледовой проводке во льдах, хотя «Седов» из–за изношенности своих механизмов работал уже на пределе. С рассветом возвращаемся к Выходному по пробитому во льду каналу, который за ночь почему–то сузился, то и дело застревая в нем, тем более, что, судя по всему, толщина льда для нашего судна для самостоятельно работы предельная. «Седов» начинает самостоятельно рубить канал, ворочаясь во льду в нескольких десятках метрах от нашего борта, так что мы может наблюдать его работу. После его разворотов, сопровождаемых скрежетом льда и плеском воды, образуется пространство мелкобитого льда. Затем «Седов» останавливается, слегка накренившись и усилено дымя единственной трубой. Когда «Зоя» окончательно застревает во льду, начинается околка нашего судна, и постепенно оно входит в прежний канал, приближаясь все–таки к Выходному. Однако наступают уже глубокие сумерки, и в горловине пролива «Седов» включает прожектор. Его слепящий белый луч, переполненный летящим снегом, пляшет по битому льду, усиливая ощущение фантастического от окружающей полярной реальности. Очередная стоянка в ожидании «Ермака» в узком пространстве забитого льдом пролива среди засыпанных снегом горных громад. Вот оно, начало арктической зимы во всей красе и наглядности, и одновременно начало моей полярной судьбы. Картина дополняется шикарным полярным сиянием в виде подвижных занавесей–драпри, раскинувшихся на весь небосвод, и только горы ограничивают это шикарное зре–лище. Такого в столице не увидишь, и билет на такой сеанс не купишь ни за какие деньги! И это уже не романтика, это реальная жизнь. Совсем как в популярной песенке: «Счастье для всякого не одинаково надо понимать»…

С прибытием «Ермака» 6 ноября проблема снабжения Выходного успешно решена, и затем суда, вытянувшись кильватерной колонной, ушли в пролив, чтобы приступить к обмену грузов и пассажиров. Для этого они прижались бортами друг к другу, причем самый маленький «Седов» оказался зажатым в середине и теперь производил впечатление кранца между своими более внушительными по размерам соседями. Оказалось, что почти за месяц плавания мы сдружились с экипажем «Зои Космодемьянской», и расставаться с ним теперь непросто. Тем не менее предстоит перебираться на «Ермак», а это, даже с нашим небольшим грузом, сложно, прежде всего из–за конструкции этого легендарного судна, определившего историю нашей Арктики в XX веке. Адмирал С. О. Макаров, создатель этого корабля, заимствовал конструкцию корпуса у броненосцев начала XX века. В результате трап–сходня, переброшенная с палубы малышки «Седова» на высоченный борт «Ермака», мало того, что заставляет нас карабкаться куда–то вверх, но частично, из–за выпуклого борта, повисает над пространством открытой воды с кусками льда. Преодолеваем это препятствие и уже с палубы «Ермака» машем знакомым ребятам из экипажа «Зои». И все это под грандиозным полярным сиянием, повисшим над нашими головами, наверное, поперек всей Новой Земли. Такого в Москве не увидишь ни в Большом театре, ни на Красной площади по самому большому блату — в полном смысле зрелище для избранных, совсем не для театральных московских снобов!

В первый момент помещения «Ермака» поражают гигантскими размерами, начиная от матросских кубриков на десятки персон, и кончая гальюнами с обилием посадочных мест. Тем не менее пассажирских мест, как и на любом ледоколе, здесь не предусмотрено, и поэтому нас размещают в бывшей судовой церкви (теперь это красный уголок), о чем свидетельствуют очертания сохранившегося алтаря. Тесновато, и для сна я устраиваюсь на столе, а кто–то даже под столом. Какие, однако, мелочи накануне возвращения на материк…

С рассветом прощаемся с Маточкиным Шаром, Новой Землей и с остальными судами. «Ермак» вспарывает молодой лед как нож масло, а в канале за нами идут «Зоя» и «Седов», как в настоящем караване. Знакомые места в низком солнечном освещении при ясной погоде выглядят совсем иначе, чем при первом знакомстве, в полном смысле обретая праздничный вид. У Столбового «Зоя» разворачивается уже на чистой воде, направляясь к месту очередной выгрузки, соблюдая традиционное прощание гудками.

Немного о пересечении Баренцева моря курсом на Мурманск, начиная со знакомства с историческим кораблем. В мировом арктическом ледокольном флоте он оказался первенцем, не претерпев сколько–либо значительных изменений в своей конструкции со времени постройки на верфях Ньюкастла (Англия) еще в 1898 году, порядком обветшав с тех пор на своей тяжелой ледовой работе. Несомненно, это историческое судно — без него история освоения Арктики сложилась бы иначе.

Последнее не относится к просторной верхней палубе, выдраенной до блеска благодаря боцману Мишину, кряжистому уверенному человеку с обветренным лицом, которого команда слушается беспрекословно. Если капитан для нее — второй после бога, то, похоже, боцман следующий по рангу. Палуба, в отличие от современных судов, практически лишена надстроек, не считая мостика с ходовой рубкой и нескольких тамбуров, ведущих к трапам внутрь судна. Сверх того над световыми люками над машинным отделением сооружена посадочная платформа для вертолета, единственное новшество из XX века. В остальном все прежнее, включая старинные паровые машины, работающие на угле. Силуэт ледокола легко определяется по двум огромным трубам и единственной мачте. Кают–компания заставляет вспомнить Станюковича: мебель красного дерева, кресла и пианино в белых чехлах, картины на переборках, включая портреты создателя Макарова и первого командира Васильева. Для обоих могилой стало Желтое море после подрыва броненосца «Петропавловск» на японской мине в марте 1904 года. Спустя несколько лет решением каких–то недоумков весьма высокого ранга уникальное судно было разобрано на металл, вместо того чтобы стать памятником потомству в пример.

За трое суток перехода только однажды увидали огни рыболовецких тральщиков на Гусиной банке (отмели). Зато Кольский залив встретил нас первым снежком на окрестных сопках, не считая праздничной иллюминации в городе и на военных кораблях. Определенно наши приключения на Новой Земле глубокой осенью 1956 года не стали чем–то выдающимися среди других событий в Арктике накануне МГГ. Наши испытания (отнюдь не опасности!) не были чрезвычайными, хотя и позволили нам считать себя малосольными моряками. Результаты первого знакомства с Арктикой кто–то из пассажиров «Ермака», ступая на земную твердь в славном городе Мурманске, выразил следующим образом: «Будь я проклят! Оно для начала совсем неплохо!..»