Марта села, подставив лицо свежему ветру. Внезапно, как при вспышке молнии, перед ней открылось то, что всегда скрывают от нас заботливые родители, добрые учителя, нежные подруги, — бесконечное скорбное одиночество, в котором живет человек. Она прикрыла глаза, будто их и впрямь ослепил нестерпимый свет. Потом поднялась и пошла домой, спокойная и серьезная. Свои мысли она выразила словами, которые повторяла постоянно: «Это и значит расти. Я расту».

С этого дня, уезжая в школу и возвращаясь оттуда, она испытывала грусть и легкую досаду всякий раз, когда встречалась с родственниками. Даже Онеста, самая доступная из них и наименее интересная, посмеивалась над ней, потому что, по ее словам, стыдно девочке в шестнадцать лет не иметь поклонника.

После истерики, устроенной Пино, в доме воцарился мир. Было решено, что с января гости переберутся в Лас-Пальмас, в запертый сейчас дом, где Марта прожила с дедом часть своего детства. Хосе предоставит Даниэлю хорошо оплачиваемую работу.

Марте странно было видеть, как Пино вдруг почувствовала себя несчастной, оттого что родственники, прежде так явно мешавшие ей, покидали дом. Она говорила, что теперь будет страшно одинокой. Внезапно Пино сблизилась с приветливой и общительной Онестой, и та часто поднималась к ней наверх посидеть и пошушукаться.

Марта была чужой среди всех этих людей, живших с ней рядом своей обособленной жизнью. С подругами ей тоже было не по себе. Прежнее полное слияние с ними казалось ей уже невозможным. К концу пребывания гостей в усадьбе Пино очень оживилась и стала такой, какой была в первое время после свадьбы, когда Марта только что познакомилась с ней. Она часто ездила в Лас-Пальмас, чтобы помочь Онесте привести в порядок городской дом. Несмотря на хорошее настроение жены, Хосе был недоволен ее отлучками. Однажды в присутствии всех он заявил:

— Если ты будешь так часто уезжать из дому, придется взять сиделку для Тересы. Я не желаю, чтобы Висента считала себя вправе делать с больной все, что ей вздумается. В один прекрасный день к нам в дом заявится знахарь. Так однажды уже было.

Голос Хосе звучал сухо. Вся семья пила кофе в столовой, возле окна. Пино собиралась ехать в город и была в новом платье. С трудом сдерживаясь, она слушала мужа. Марта, сидевшая в углу, встала и вышла в сад, как делала теперь всякий раз, когда назревала семейная ссора. Гости не разжимали губ. Только Даниэль поперхнулся и обжегся кофе. Пино готова была взорваться. Хосе смотрел на нее.

— Я не желаю сцен… Здесь все свидетели, что я не мешаю твоим капризам, однако Тереса должна быть в надежных руках.

— Тебе нужна новая сиделка, чтобы спать с ней? Нет уж, спасибо, не будет этого!

Все слушали с напряженными лицами. Матильда досадливо пожала плечами. Эти приступы бешеной ревности у Пино выводили ее из себя. Она не понимала их причины. Если бы эти люди вспомнили, думала она, что идет война, что можно заняться столькими полезными вещами вместо того, чтобы терять время на глупые ссоры… В окне она увидела Марту, сидевшую в саду с кошкой на коленях. Поведение девочки тоже раздражало ее. Люди, их поступки — все вызывало у нее глубокое недовольство. Нередко ей казалось, что никогда уже больше она не станет такой живой и энергичной, какой была перед войной.

Спор между Хосе и Пино окончился тем, чего и следовало ожидать. Пино, расстроенная и злая, осталась дома. Даниэль почувствовал себя плохо и попросил, чтобы ему приготовили липовый настой. Хосе отправился в контору, взяв с собой Онесту и Марту.

Долго в тот день слышались рыдания Пино. Она заперлась в спальне. Матильда, у которой было не слишком много дел, тоже поднялась к себе и издали прислушивалась к ее плачу. Подойдя к окну, она стала смотреть на небо, словно была заперта в клетке. Она часто так делала. На ее глазах легкие облачка затянули вершину Кумбре и, быстро сгущаясь, превратились в страшные грозовые тучи. Матильде показалось, что вся она тоже насыщена электричеством.

Даниэль, который не прикасался к роялю, чтобы не потревожить Пино, ходил по комнате из угла в угол, и Матильда нервно прислушивалась к его шагам. Хлынул дождь. Засверкали молнии, ливень стеной обрушился на землю.

— Боже мой! — повторял Даниэль. — У меня разламывается голова… Ведь теперь зима? Этот климат действует мне на нервы… Где это видано, чтобы зимой бывали грозы?

— Здесь, на острове, они бывают только зимой.

Даниэль посмотрел на сухую фигуру жены.

— Когда ты говоришь так, ты похожа на учительницу.

— А разве я не учительница?

Матильда презрительно взглянула на него.

— Ты же замужняя дама… Не забывай этого. Ты вышла замуж за меня.

Матильде хотелось расхохотаться, как будто и у нее начиналась истерика. Муж казался ей настоящим чучелом.

— Лучше бы я никогда этого не делала.

— Что ты говоришь? Ты заразилась от Пино? Клок-клок…

Матильде чудилось, будто этот яростный ливень, эта гроза бушуют в ней самой.

— Да, заразилась. Когда люди живут такой замкнутой, идиотской жизнью, они в конце концов заражают друг друга.

Заметив, что Матильда дрожит, Даниэль с любопытством уставился на нее, о его глазах вспыхнуло вожделение.

Матильда отстранила мужа. Иногда у нее бывали неожиданные порывы, однако сейчас с ней происходило нечто необычное. Гроза растревожила ее, вызвала в ней новые чувства и настроения.

Провожаемая изумленным взглядом Даниэля, она выбежала из комнаты. Давно уже Матильда решила держаться в стороне от всех дел семейки, с которой сейчас вынуждена была жить, но в эту минуту она шла к Пино, чтобы утешить ее. Впервые за много времени Матильда ощутила какую-то симпатию к другому человеческому существу. Ее переполняла неожиданная солидарность со всеми женщинами в мире, и это чувство толкало ее к Пино. Она не анализировала его. Никогда не знала она симпатии к представительницам своего пола, но сейчас это чувство симпатии и солидарности с обиженной Пино было настолько велико, что у нее стучало сердце и дрожали руки. Она живо припомнила, как в свое время так же, как Пино, плакала у себя в комнате после ссоры с мужем. На стук Матильды Пино ответила ругательством и двери не отперла.

— Мне кажется, ты ошибся в своем призвании.

Так Хосе сказал Даниэлю, когда они сидели вдвоем в конторе. В окна виднелся порт, залитый солнечным светом, и морской ветерок доносил запахи стоявших в порту кораблей. Служащие только что ушли. Даниэль теперь покорно ездил сюда каждый день вместе с Хосе.

— В моем призвании? Я не понимаю тебя.

Хосе повернул к нему свое длинноносое лицо.

— Я хочу сказать, что ты мог бы стать хорошим служащим вместо того, чтобы быть посредственным музыкантом.

Хосе как-то по-особенному посмотрел на Даниэля, который только что вручил ему готовую работу.

Сегодня у Хосе было отличное настроение. Он проверил счета, дела шли хорошо. Настолько хорошо, что по-видимому скоро он сможет обзавестись сыном. Хосе не хотел иметь сына до тех пор, пока не будет в состоянии предложить своему наследнику то, чего сам был лишен в детстве. Особенно — уверенность в будущем. Хосе только что закончил небольшое «дельце», как он говорил, и к его счету в банке добавилась еще некая сумма. С каждой удачей мысли о потомстве, о продолжении рода возвращались к нему все более настойчиво.

Его дядя Даниэль сидел весь в поту. Он не понимал, почему Хосе нравится унижать его, ведь племянник относился к нему, в общем, неплохо. Губы Даниэля сморщились, так что рот стал совсем крохотным.

— Мой мальчик… когда ты был маленьким, я держал тебя на коленях, и теперь ты мог бы… иметь ко мне чуть больше уважения, что ли…

Хосе взглянул на дядю, и в глазах у него загорелся лукавый огонек.

— Ты же сам предсказывал, что я стану конторщиком… Не помнишь? «Этот бедный мальчик, этот…» Как ты говорил? А теперь я твой начальник. Ты был пророком.

У Даниэля при этих словах сделался такой огорченный вид, что Хосе в конце концов не мог не улыбнуться. С того дня, как родные написали ему о своем бедственном положении, Хосе передумал о многом и больше всего о том, чтобы капля по капле отплатить за бесчисленные унижения, память о которых хранилась в его душе, не заглушаемая никакими повседневными заботами. Он вспоминал мрачный дом бабки и то, каким невыносимым был тогда Даниэль — глава семьи, вечно кричавший своим пронзительным голоском о расточительности Луиса и о том, что его сын — идиот. Всю жизнь в ушах Хосе звучали слова Даниэля: «Этот идиот». Но теперь, когда ненавистный Даниэль оказался в его руках, он увидел другого человека — несчастного, смешного старика, не лишенного, однако, некоторого достоинства и изо всех сил старавшегося получше выполнить работу, доверенную ему Хосе. Кроме того, он всячески выказывал свое восхищение племянником, а к этому Хосе был весьма чувствителен… Правда, дома Пино своими глупостями разрушала видимость семейного счастья, которое он хотел бы продемонстрировать своей мадридской родне, но ведь правдой было и то, что родные держались благоразумно, так сказать, поджав хвосты, и никогда не вмешивались в его споры с женой. И теперь он мог только улыбнуться, глядя на растерянное лицо дяди.