Древний вольный город очутился меж двух огней, его самобытности приходил конец, на повестку дня ставился вопрос, кому из двух активных собирателей Руси достанутся обширные новгородские владения. Или свою успешную поступь в деле собирания русских земель продолжит Москва, или Новгород ожидает участь Смоленска. Это сто лет спустя, во время знаменитого опричного похода Ивана IV на бывший вольный город, такой вопрос отдавал неприкрытой архаичностью, а сам поход стал эталоном несуразности. Но во времена правления на Москве деда Грозного попадание Новгорода под власть чужой державы было делом вполне вероятным. Судя по сохранившимся документам, настроение в Новгороде насчет того, в какую сторону податься, делилось примерно поровну.
Сложившаяся вокруг новгородской проблемы ситуация требовала скорейшего разрешения, потому как промедление одной из сторон могло иметь непоправимые последствия, ибо отобрать назад всегда труднее, чем сразу не упустить. Противники московской ориентации не могли не понимать всей опасности своего положения, как не могли они не понимать того, что сохранить вольность не удастся. Оставалось примкнуть к противной Москве стороне. Нельзя сказать, что сторонники отдачи Новгорода под власть Литвы так сильно тяготели к последней. Скорее, это были сторонники вольности, пытавшиеся сохранить веками сложившийся статус своей земли. Но, понимая, что это невозможно, они, то ли по наивности, то ли еще почему, были убеждены, что Литва меньше покусится на их свободу, нежели Москва. Надо сказать, что основания для таких умозаключений были. Повидавшие разные страны новгородцы не могли не видеть, что наглотавшаяся азиатчины и много унаследовавшая от ордынских начал Москва признает для всех без исключения своих подданных только одну форму существования — абсолютное рабство. В то время как в затронутой европейской цивилизацией Литве ее подданные пользуются определенной свободой.
Единственно, что удерживало литовских сторонников в Новгороде от последнего шага, так это разность религий. С.М. Соловьев так передал состояние русского человека в Новгороде, оказавшегося перед выбором:
«Кроме великого князя московского, теперь сильного, спокойного, замышлявшего нанести последний удар Новгороду, был еще великий князь литовский, который назывался также и русским; к этому князю отъезжали из Северо-восточной Руси все князья недовольные, лишенные отчин, угрожаемые князем московским; к нему обратились и новгородцы в последний, решительный час. Но великий князь литовский и вместе король польский был католик; отложиться от московского князя и податься литовскому, отложиться от московского митрополита и признать свою зависимость от митрополита киевского, митрополита, подозрительного по своему постановлению,… в глазах многих, в глазах большинства в Новгороде, в глазах всего северного русского народонаселения значило изменить православию, приложиться к латинству или, по крайней мере, подвергнуть древнее благочестие сильной опасности. Таким образом, мысль о подданстве великому князю литовскому встречала сопротивление в господствующем чувстве большинства в Новгороде, в привязанности к вере предков; таким образом, Москва в окончательной борьбе своей с Новгородом имела могущественного нравственного союзника, обещавшего верную победу; этот союзник было православие.
И прежде не раз великие князья литовские предлагали свое покровительство Новгороду; их предложения были отвергаемы; и нельзя не заметить, что главным побуждением к тому было иноверие Гедеминовичей, хотя, с другой стороны, и от Москвы не было еще тогда такой опасности, которая заставила бы новгородцев быть внимательнее к предложениям из Литвы. Но мысль, что рано или поздно придется просить помощи у Литвы, эта мысль не могла уже быть чуждою в Новгороде, и здесь нашлись люди, которые не разделяли мнения большинства относительно препятствий к соединению с Литвою».
Положение еще более усугубилось, когда в 1470 году в Новгороде скончался глава новгородской церковной епархии, архиепископ Иона, активный сторонник промосковской ориентации. После его смерти антимосковская сторона, располагавшая к тому же основными материальными средствами края, открыто подняла голову. Антимосковские настроения возобладали. Литовская партия открыто перешла к решительным действиям. Эта партия быстро и легко нашла поддержку в стане новгородских противников объединительной политики Москвы, а далее она стала искать такую же поддержку и у литовского князя Казимира, бывшего одновременно и королем польским и, надо сказать, на словах нашла ее. После ряда вечевых буйств, в которых литовская, или вернее сказать антимосковскаяя партия, одержала верх, что ставит под сомнение вышеприведенное утверждение Соловьева о преобладании в Новгороде промосковского настроения, было решено признать Казимира своим великим князем. После этого к польско-литовскому королю было снаряжено посольство, которое от имени Новгорода заключило с Казимиром договор приблизительно на тех же условиях, на каких раньше заключались договоры с московскими князьями. Особой статьей оговаривалась неприкосновенность на Новгородской земле православной веры. Поскольку вслед за таким актом ожидалось противодействие Москвы, то тем же договором оговаривались поддержка и помощь новгородцам со стороны короля.
Фактически эта поддержка и эта помощь оказались мифом. Но сам факт пусть даже договорного, не имевшего реального значения союза носил в себе глубокий политический смысл. Одно то, что польско-литовский Казимир был католиком, союз с ним против Москвы расценивался как измена православию. К тому же новгородцы пожелали, чтобы новый их архиепископ был поставлен не московским митрополитом, как это было принято ранее, а киевским, митрополия которого распространялась на юго-западные русские земли, подчиненные Литве, сам же киевский митрополит был ярым сторонником ненавистной для православных унии. Последнее обстоятельство явилось уже открытым вызовом.
Попытки московского князя Ивана Васильевича покончить дело миром результатов не дали. Посольство Москвы в Новгород с грамотами, в которых великий князь напоминал новгородцам, что их земля всегда была вотчиной рода Св. Владимира, так же как и послание московского митрополита с увещаниями новгородцев не изменять православию, успеха не имели. Война стала неизбежной.
Летом 1471 года Москва выступила в поход. Примечательно то, что с московскими войсками против крамольного Новгорода шел и великий князь, что придавало всему предприятию глубокий политический смысл и чем подчеркивалась важность затеянной кампании.
Новгородцы в начавшейся войне остались предоставленными своим собственным силам. Помощи от Казимира не последовало никакой. Вялый, нерешительный и далеко не воинственный король не принял ни малейшего участия в войне, к развязыванию которой он, тем не менее, имел прямое отношение. Ведь заключая договор с новгородцами, он по сути бросал вызов московскому князю и одновременно давал гарантию защиты вольному городу. Это было равносильно объявлению войны, и новгородцы, поднимая оружие против Москвы, рассчитывали на его помощь. Так что снимать ответственность с литовской стороны за разразившуюся на русской земле бойню нельзя, хотя непосредственно литовская сторона в боевых действиях вроде бы и не участвовала.
Остались глухи к призывам новгородцев и их вечные союзники — псковичи. Напротив, последние откликнулись на призыв великого князя стать под его знамена и приняли деятельное участие в войне на стороне Москвы. В самом Новгороде сказался полный упадок воинских сил. Отсутствие служилых князей и их дружин, недостаток в богатом крае профессионального воинского контингента предрешили неудачу Новгорода в войне против закаленных в боях московских ратников. Вожаки крупной в Новгороде антимосковской партии были непревзойденными мастерами устраивать в свою пользу городские веча, но никак не воеводствовать над полками. Сами же новгородские полки были наспех собраны из городского посадского, преимущественно ремесленного населения, хорошо обученного драться дрекольем на волховском мосту с противной стороной при вечевых спорах, но не владеть оружием и противостоять в открытом поле профессиональному московскому войску.
