«Желаем королю славы и победы; возможно, хотя и нелегко одолеть царя московского, коего один султан превосходит грозою».
Тогда же все королевство было обложено новым военным налогом, а сам король отказался от некоторых расходных статей на содержание своего двора в пользу армии и сделал несколько крупных займов за границей.
Московский царь не мог похвалиться подобными успехами в деле приобретения союзников, хотя нельзя сказать, чтобы он не искал их. Но Грозный не сумел тогда даже заручиться хоть какой-нибудь помощью.
Первым, к кому обратился Иван IV, был новый Германский император Рудольф, занявший трон только что умершего Максимилиана. Ему-то Грозный и предложил общими усилиями завоевать Речь Посполитую. Надеясь найти здесь понимание, русский царь исходил из того, что император оставался явным недоброжелателем Батория и к тому же он еще испытывал постоянную опасность со стороны Турции. Последняя не прекращала нажима на окраинные германские владения. В особенности от турецкой экспансии страдали остававшиеся на то время в подданстве императора некоторые провинции Венгрии. Русский же царь обещал цесарю поддержку вплоть до военного союза против султана, но сначала нужно было общими усилиями покончить с Речью Посполитой.
Но отправленный в Вену посол русского царя не сумел склонить императора к войне против Батория. Все, что посол смог привезти в Москву, это обещание Рудольфа прислать вскоре своих больших послов для утверждения братской дружбы. Это прозвучало своеобразным отказом цесаря на предложения кремлевского владыки заключить военный союз против Польши. Более того, Рудольф, подобно своему предшественнику на троне, ссылаясь на бедственное состояние бывших орденских земель, взывал Грозного царя к христианским чувствам и просил того отступиться от Ливонии. И как справедливо заметил Карамзин, «слабодушный преемник Максимилианов хотя и ненавидел Батория, хотя и трепетал султана, но не думал воспользоваться союзом царя для того, чтобы взять Польшу и спасти Венгрию».
Еще меньше преуспела дипломатия русского царя в отношениях с Крымом.
Нет, Грозный не искал в Бахчисарае себе союзника для войны против Батория, он понимал бессмысленность и бесперспективность такого предприятия. Он даже не пытался подбить хана к нападению на польские и литовские владения. Все, что хотел царь, это заручиться спокойствием на своих степных границах на время предстоящих военных действий на западе. Но нападение крымцев на земли Речи Посполитой все же состоялось, но это случилось без малейшего содействия русской стороны. Просто в Орде не могли не воспользоваться моментом государственного расстройства в Польше и Литве, вызванного очередным бескоролевьем. К тому же тогда в Крыму произошла смена первого лица на престоле. Вместо умершего Девлет-Гирея власть наследовал его сын Магмет-Гирей, а по утвердившейся традиции новый властелин был обязан ознаменовать свое воцарение разбойным нападением на соседей, сопровождая его обильным кровопролитием. Иван Васильевич спешил отправить в Крым своего посланника с богатыми дарами и с приветствием хану, причем приветствие было составлено так, что нельзя было понять, приветствуется ли только воцарение, или разбойное нападение на соседей тоже. Зато конечная цель посольства просматривалась вполне ясно: русский царь искал дружбы с бахчисарайским правителем, не скупясь на обещания подачек в будущем. Под дружбой же с Бахчисараем в Москве давно понималась гарантия спокойствия от ордынских набегов.
Хан был не против дружбы, но в виде платы за нее требовал Астрахани, а также ставил условие, чтобы царь свел казаков с Дона и с Днепра. Русская сторона отвечала тем, что Астрахань добыта оружием, в ней утверждена вера христианская, воздвигнуты храмы и монастыри, проживает там православное население, впрочем, ничуть не утесняя мусульман. Что касается донских казаков, то это государевы ослушники, беглецы, коих в случае поимки следует казнить, а потому государь за их происки против Крыма не в ответе. Днепровские же казаки суть литовские подданные, воюющие сейчас под знаменами Батория, следовательно, враги Московского государства.
Договориться ни до чего не удалось. Мы не знаем, чем именно, но Баторий быстрее Грозного купил себе крымскую дружбу.
Еще одним потенциальным союзником Москвы оставался король Дании Фредерик. Он мог бы при соответствующей дальновидности, а заодно и расторопности московской дипломатии, из потенциального стать действительным союзником, но и здесь кремлевские власти сработали как нельзя хуже для себя.
Интересно, что датский король первым обратился к московскому царю с предложением вечного мира на взаимовыгодных условиях. С этой миссией летом 1578 года от датского короля к Ивану Грозному прибыло посольство. Правда, Дания, как мы помним, ранее заключила мир со Швецией, но сделала это под давлением обстоятельств. Искренней дружбы между этими традиционно враждебными государствами быть не могло, слишком много между ними накопилось противоречий, и последнему миру никто ни в Дании, ни в Швеции не верил. Зато Фредерик искренне искал дружбы с Москвой, но в самой Москве то ли в эту искренность не поверили, то ли сочли условия, предлагаемые Данией, для себя невыгодными. Но, скорее всего, здесь верх одержало непонимание московской стороной реальной обстановки, помноженное на обычное упрямство.
Одним из условий договора о вечном мире датская сторона ставила возвращение ей занятых русскими городов Гапсаля, Леаля и Лоде, которыми Дания владела ранее, а потому считала их своими. Других претензий у короля к русскому царю не было, и Фредерик в случае возвращения ему названных городов обещал содействовать Москве в изгнании из Ливонии шведов. Датскому королю можно было верить хотя бы потому, что он не доброхотствовал Баторию, и, как мы помним, незадолго до этого он отказался от союза с ним. Но московские политики, словно не чувствуя изменяющейся не в их пользу обстановки, упрямо стояли на своем, не желая ничего уступать. Главным условием мира и союза они требовали от датского короля признания за Московским государством всей Ливонии и Курляндии, оставляя датчанам лишь остров Эзель с прилегающей прибрежной материковой провинцией, так что датская сторона от такого союза ничего не приобретала, зато должна была воевать на стороне русских против шведов. Больше того, в своем проекте договора о мире московская сторона назначила еще целый ряд условий, явно выгодных только для себя одной. Излишне говорить, что и тут дипломатия Грозного потерпела фиаско. Изоляция России стала полной.
Военные приготовления подходили уже к концу, когда Баторию, наконец, представили в Кракове русских послов, томившихся уже давно в Литве в ожидании подтверждения перемирия. Принимая послов, король не встал при упоминании царского имени, не спросил о здоровье царя, словом, демонстративно не соблюл принятых норм дипломатического этикета. Видя такое и поняв, что польский король не скрывает своих намерений насчет войны, послы отказались править посольство.
Но присутствовавший тогда на приеме у короля литовский подканцлер заявил московским дипломатам:
«Пришли вы не с обычаем к обычаю: вашего приказа здесь не будут слушать; как здесь вам скажут, так и делайте; если за вами есть дело, то ступайте к руке королевской и правьте посольство, а государь наш, Стефан-король, не встанет, потому что ваш государь против его поклона не встал».
В результате еще некоторых препирательств, которые с московской стороны сводились к тому, что, дескать, король царю не ровня, русское посольство ни с чем отпустили назад. Таким образом, установленное было трехлетнее перемирие подтвердить не удалось, после чего новая эскалация войны стала неизбежной.
Удрученный последними неудачами в Ливонии, когда Мстиславскому не удалось отбить Венден, и обеспокоенный за судьбу своего последнего посольства, Иван IV летом 1578 года писал Баторию:
«Ты, сосед наш, мимо прежнего обычая послов наших задержал; дело, которое по договору послов твоих крестным целованием утверждено, до сих пор еще не довершено, чего никогда прежде ни при каких государях не бывало, да и ни в каких землях христианских не ведется; а послам нашим с твоими панами о Лифляндской земле говорить нечего, потому что с ними об этом наказа нет; то дело особенное, а ты для него шли к нам своих великих послов немедленно».
