Понятно, что оба короля, провозглашенные таким странным образом, знали каждый о своем сопернике, и здесь победа определялась характером, решительностью и настойчивостью каждого. В этом смысле Максимилиан не мог оказать соперничества Баторию. Не обладавший ни большой энергией, ни надлежащей смелостью, ни тем более воинственностью, он легко уступил первенство борьбы за престол седмиградскому князю. Получив от послов известие о своем избрании и одновременно о том, что у него есть соперник, также провозглашенный королем, германский император проявил крайнюю медлительность, заведя разговоры с послами насчет условий, которые на самом деле были уже давно все оговорены, иначе бы и не состоялось его избрание. Потом вдруг предложил послам вместо себя в короли сына, полагая, что так будет лучше для всех. Изумленные послы отвечали, что они не правомочны решать такой проблемы, что выборы короля дело решенное и т. п. Но выбравшая сразу двух королей Речь Посполитая недолго оставалась в столь неопределенном положении. Ее из него вывели нерешительность одного короля и энергия другого.
Едва получив весть о своем избрании, Баторий не медля двинулся в Польшу. 18 апреля он вступил в Краков, не раздумывая подтвердил все предложенные ему сеймом условия и 1 мая короновался короной Речи Посполитой.
Но еще раньше, едва каждый из двух кандидатов на трон узнал о своем избрании, об этом же стало известно и в Москве.
Все это время русский царь поддерживал кандидатуру императора, вернее не поддерживал, а просто был на ее стороне, ибо поддержка предполагает какое-то содействие, влияние на работу сейма, а именно этого Грозный и избегал, боясь уронить свой престиж. Он за свою-то собственную кандидатуру не хотел сделать лишнего движения, считая это за унижение. Но сердцем он оставался на стороне императора, и мы выше приводили объяснения этому: царю был нелишним альянс Речи Посполитой с Германской империей против турецко-татарского союза.
Еще в декабре 1575 года в Москву прибыло посольство из Вены с просьбой к русскому царю поддержать кандидатуру Максимилиана или его сына. Венский двор словно не видел того, что московский властелин в свою-то поддержку не хочет ничего сделать. Тогда, обращаясь к Ивану, посол говорил:
«Избрание Эрнеста в короли будет очень выгодно твоему величеству: ты, Эрнест, цесарь, король испанский, папа римский и другие христианские государи вместе на сухом пути и на море нападете на главного недруга вашего, султана турецкого, и в короткое время выгоните неверных в Азию; тогда по воле цесаря, папы, короля испанского, эрцгерцога Эрнеста, князей имперских и всех орденов все цесарство Греческое восточное будет уступлено твоему величеству и ваша пресветлость будете провозглашены восточным цесарем».
Грозный и без того понимал выгоду союза с Германской империей, объединенной с короной Речи Посполитой, но поскольку и сам был не прочь отхватить что-нибудь из Ягеллонова наследства, опять вспоминал вдруг, что неплохо было бы получить для себя Великое княжество Литовское без Польши. С этой идеей он обратился теперь к послам Максимилиана, настаивая на том, что Литва должна отойти к нему, а император или его сын пусть ограничатся одной Польшей. Послы выразили сомнения, поскольку у Литвы с Польшей успел сложиться крепкий союз и разрушить его на сейме не удастся никакими дипломатическими усилиями. Сторона императора продолжала настаивать на общей короне Речи Посполитой и на том, что принадлежать она должна представителю венского двора, больше ратуя при этом за Эрнеста. Московского царя венские послы старались успокоить тем, что став королем Речи Посполитой, Эрнест уступит русской стороне Киев и некоторые другие города как плату за поддержку. Интересно, что пока польско-литовская шляхта решала на сейме судьбу короны своей державы, русский царь и германский император принялись делить ее между собой. Вместо того чтобы как-то в свою пользу повлиять на работу сейма, Грозный, имевший поначалу немало шансов на победу и постепенно растерявший их полностью, и Максимилиан, сохранивший шансы до конца и даже избранный в короли, но избранный вместе с соперником, с которым судьбу трона приходилось теперь решать в очной борьбе, занялись дележом Речи Посполитой так, будто она уже принадлежала им.
Грозный не очень верил цесарским обещаниям насчет Киева и других мест, а главное, в позиции Вены русскому царю не нравилось то, что она настаивала, чтобы Москва отступилась от Ливонии. А потому насчет заверений императора и всего, что касается орденских земель, Грозный через послов отвечал Максимилиану так:
«Хотим, чтоб брата нашего дражайшего сын, Эрнест, князь австрийский, был на Короне Польской, а Литовское Великое княжество с Киевом было бы к нашему государству Московскому; Ливонская же земля изначала была наша вотчина, и нашим прародителям ливонские немцы дань давали, да, забыв правду, от нас отступили, и потому над ними так и сталось; Ливонской земле и Курляндии всей быть к нашему государству, что мы уже посадили в ней подручника своего Магнуса: так брат бы наш дражайший, Максимилиан-цесарь, в Ливонскую землю не вступался и этим бы нам любовь свою показал; а мы Ливонской земли достаем и впредь хотим искать. К панам польским пошлем, чтоб они выбрали в короли Эрнеста-князя, а к литовским — чтоб оставались за нами; если Литва не согласится отстать от Польши, то пусть она выбирает Эрнеста; если же и Польша и Литва не согласятся иметь государем ни нас, ни Эрнеста, то нам с цесарем Максимилианом над ними промышлять сообща и в неволю приводить».
Нет надобности в очередной раз заострять внимание читателя на ничем не прикрытом цинизме русского царя. Мы видели, что он и раньше грозил войной в случае, если на вакантный трон изберут неугодную ему кандидатуру. В этом не было бы ничего особенного, если бы он сам не пытался занять этот трон. Теперь он предлагает это же самое делать в союзе с другим возможным неудачником. Дескать, давай вместе в случае своего провала повоюем землю народа, править которым собираемся в случае удачи.
Но вот московский властелин получает известие об одновременном избрании двух монархов на один трон. Правда, привезший эту весть гонец Бастанов сообщает царю, что в Кракове не надеются на то, что кто-нибудь из них займет вакантное место, а тем более утвердится на нем. В Речи Посполитой многие сомневаются, что такое странное избрание может быть законным и иметь следствием прочное воцарение кого-нибудь из обоих. В этом смысле русскому царю не следует опускать руки, борьба за польско-литовский престол может иметь продолжение, и в ней у Грозного неплохие шансы. В особенности это касается Литвы. Например, староста минский говорил московскому посланнику: «Чтоб государю послать раньше, не мешкая, к панам радным и к рыцарству? А тем у нас не бывать ни одному на королевстве, вся земля хочет государя царя».
Получив известие об избрании Максимилиана, Грозный отправил в Литву с грамотой своего посла. Тот, возвратившись, доносил, что когда он отдал царскую грамоту с жалованным словом сейму, то даже ярый противник московской ориентации Ходкевич вынужден был признать:
«Только бы государь такие грамоты прежде к нам прислал, то давно был бы избран. Государь домогался от нас опасных грамот на своих послов; но я приказывал с Ельчаниновым (русский посланник в Речи Посполитой — А. Ш.), чтоб государь отправлял послов скорее и без опасных грамот: опасные грамоты потому не посланы, что к ним все паны радные прикладывают свои печати, но из панов одни служат вашему государю, а другие его не хотят и потому опасными грамотами волочат, печатей своих не прикладывают; услышавши о гонце Бастанове, я думал, что он едет к нам с грамотами, с жалованным словом и указом, но он приехал ни с чем; мы уже поневоле выбрали Максимилиана; Максимилиан-цесарь стар и болен, и мы тебя затем держим, что ждем от цесаря присылки, думаем, что он откажется от престола; ляхи выбирают на государство Батория и к нам уже в другой раз присылают, чтоб мы его выбрали; но нам ни под каким видом Батория на государство не брать. Баторий — турецкий ставленник, и как нам отдать христианское государство басурманам в руки? Ты едешь к полякам, так сам увидишь польскую правду: они ни за что не пошлют с тобою опасной грамоты на государевых послов, а я царю-государю рад служить всею своею душою, только бы государь у нас вольностей наших не отнял, потому что мы люди вольные».
