Гоблинов стало больше, и организованы они теперь были куда лучше, чем раньше, но сражались они по-прежнему неумело, и их уничтожение не представляло большого труда. Попав в плен и угодив в пыточные камеры, гоблины, все до одного, поспешно признавались в том, что теперь у них новый король, совсем не похожий на предыдущего.

— Наверняка они не лгут, и король у них действительно другой, если ему удается добиться повиновения подданных на таком расстоянии от его царства, — печально сказал Бонифаций Седрику в то время, как они вдвоем поднимались по витой лестнице в тронный зал. — Прежде ни один гоблин был не в состоянии исполнять приказы, будучи отделен от сородичей. И даже тогда, когда гоблины сражались сообща, дисциплина у них была — хуже не придумаешь. Плохие новости, очень плохие. Даже если бы Вальдо и не готовился к походу на Королевство, выходки гоблинов можно было бы счесть опасными. А ведь не исключено, что он с ними в сговоре.

Они прошли мимо длинного чудесного гобелена, сотканного Психеей. Гобелен изображал историю Королевства с того самого дня, как Бонифаций воссел на престол. Каждый год Психея добавляла к гобелену новый кусок, отражающий какое-либо событие, и почти всегда изображала Бонифация. И вот теперь, когда они с королем шли мимо гобелена, Седрик заметил, что лицо Бонифация становится все больше и больше похожим на его изображения на гобелене. Наконец они дошли до того места, где сходство стало совершенным.

— Я всегда удивлялся тому, как в этом замке уютно и тепло, — сказал вдруг Седрик, сам изумившись тому, откуда у него взялась эта мысль. — Какой-то он нетипичный, не сказочный.

— Еще счастье, что ты не сказал, что он — не настоящий, — вздохнул король. — Ведь власть и сила Королевства покоятся на его реальности, а реальность под вопросом. Однако сомнения твои правомерны. Хотя… в большинстве сказок в замках обитают злобные узурпаторы, потому-то там холодно и мрачно — ну, в смысле, атмосфера там такая царит. А после того, как узурпатора свергают…

— Да-да, понимаю, — кивнул премьер-министр. — В сказках всегда говорится о том, что тогда в замке звенит радостный смех, воцаряются тепло и любовь. И потом все живут долго и счастливо. Но и это трудно отнести к нашему замку — ведь он знавал и дни скорби.

— Между тем здесь никогда не горевали понапрасну, — заметил король. — Будь это так, Королевство стало бы попросту реальным и просто-таки исчезло бы.

Седрику и Бонифацию оставалось одолеть последний лестничный пролет. Старый премьер-министр понимал, что король намекает на какие-то тайны, ведомые лишь членам королевского семейства, и потому, думая о том, какие записи ему предстоит сделать вечером в дневнике, Седрик спросил:

— Но как короли обретают подобные знания?

— Мы читаем, — коротко отозвался Бонифаций, когда они остановились у двери, ведущей в тронный зал.

Там уже собрались почти все члены военного совета. Советники нервно расхаживали по залу и тревожно переговаривались под военным флагом — огромным полотнищем с изображением Руки и Книги. Этот флаг вывешивался в тронном зале в дни государственных бедствий. Бонифаций выпил бокал вина, закусил сыром, а затем приветствовал вельмож, прибывших из отдаленных провинций, и только потом перешел к делу.

Прибыли многие благородные особы, из которых в первую очередь следует отметить лордов, обитавших к югу от Железного озера. Именно эти земли должны были принять на себя первый удар войска Вальдо, если бы тот двинулся на Королевство через Айсотское ущелье. Присутствовали и лорды из других краев. Среди них был и престарелый граф, много лет исполнявший роль отца Каллиопы. Лицо его выражало столь неподдельную печаль, что Седрик разволновался: выполнит ли граф обязательства, возложенные на него войной? Другие аристократы расхаживали по залу. Некоторые из них напустили на себя скучающий вид и разговаривали исключительно о живописи и садоводстве. Другие старались держаться браво и болтали об охоте и театрах, и лишь немногие сидели спокойно и печально посматривали на своих соотечественников, с грустью думая о том, скольким жизням суждено прерваться, скольким землям сгореть в огне пожарищ. Эти не притворялись, не играли никаких ролей, они считали, что главное — остаться самим собой.

Естественно, среди собравшихся находились и сэр Джон Слитгиз-зард, и герцог Вассант. Теперь все знали, что они — верные соратники принца, и никто не сомневался в том, что когда Аматус станет королем, они обеспечат ему всяческую поддержку и защиту. Оба они настолько подходили для этой работы, что им никто не завидовал. Наоборот, все испытывали облегчение при мысли о том, что разбитные товарищи юности принца превратились к поре его зрелости в настоящих, несокрушимых, надежных друзей. Они сидели рядышком. Герцог поглощал вкуснейшие пирожные, от которых просто не смог отказаться, а сэр Джон прихлебывал крепкий чай нового сорта, который только-только начали ввозить в Королевство с востока через Великую Пустыню.

— Вот интересно, — задумчиво протянул сэр Джон, — откуда в нашей сказке взялся чай? У меня такое ощущение, что такие сказки должны быть постарее чая.

— Знаешь, главное, чтобы древность присутствовала. Всякая древняя вещь — а древность не всегда измеряется годами — таит в себе удивительные запасы времени, — изрек герцог, старательно облизывая с пальцев нежный крем и всей душой мечтая о том, чтобы его не тянуло столь неодолимо съесть еще одно пирожное. — Так всегда говаривал Голиас. Понятия не имею, что бы это могло значить, но похоже, это и есть ответ на твой вопрос.

Сэр Джон кивнул. Он по опыту знал, что лучшие ответы звучат именно так.

Тут как раз в тронный зал вошли Психея и Кособокий. Похоже, появление Спутников принца всех порадовало.

А вот появление самого принца — наоборот. Аматус и Каллиопа вошли в зал вдвоем. Принц был одет подобающе случаю — в полукамзол, штанину и невысокие парадные туфли. Правда, почему-то возникало впечатление, что одевался он впопыхах. Каллиопа же явилась такая растрепанная, что внешность ее буквально кричала о том, что она только что встала с постели. Все присутствующие вытаращили глаза и уставились на вошедшую парочку.

Старик граф кинулся к Каллиопе и отвесил своей мнимой дочери увесистую пощечину, прозвучавшую ударом в барабан. Слезы набежали на глаза Каллиопы, но она выпрямилась, вздернула подбородок и гневно воззрилась на графа. А граф обратился к принцу:

— Ваше высочество, я служил вашему деду и служу вашему отцу. А теперь, похоже, моя дочь решила служить вам особым образом. За свои раны, полученные в боях, я должен благодарить вашего деда. За ущерб, нанесенный моей казне приготовлениями к войне, я должен благодарить вашего отца…

А за удар, нанесенный моей чести, ваше высочество, и чести всего моего семейства, я остаюсь вашим подданным, настолько, насколько должен. Но не более того. Дружбе между нашими домами, хотя мне терять больше, чем вам, — конец, и она не возникнет вновь. Можете забрать себе эту потаскушку, плоть от плоти моей, и делайте с ней, что вам заблагорассудится. Пусть станет вашей игрушкой, пусть будет костью для собаки, свиной тушей для мясника. Я не желаю оставаться на вашем совете.

С этими словами старый граф сорвал с груди орден, полученный им за заслуги в сражении на Колокольном Побережье, — тяжелый золотой медальон, каких в Королевстве было всего-то восемь штук. Все присутствующие в зале замерли в ужасе от того, что ожидали увидеть. А граф плюнул на орден, швырнул его к ногам Аматуса, развернулся, сверкнув самоцветами на алой шляпе, и вышел из зала. Тяжелая дубовая дверь с громким стуком захлопнулась за ним.

Тут же поднялся ужасающий шум и гам. Седрик кричал и призывал собравшихся к порядку, попутно отдавая приказы, противоречащие один другому. Каллиопа разрыдалась и упала на грудь Аматусу. Поддерживая единственной рукой, принц бережно вывел девушку из зала. Король Бонифаций принялся эхом повторять приказы Седрика, в особенности ему удавались распоряжения, противоречащие приказам премьер-министра. Все это время в тронный зал кто-то входил, кто-то выходил. Двери поминутно хлопали с ужасающим грохотом.