Но тут на крышку стола легла черная тень. Седрик и Каллиопа обернулись и увидели принца.

— Ты стар, Седрик, — сказал Аматус. — Вот почему юная леди покраснела, когда ей пришлось говорить о своем животе в твоем присутствии. — В голосе принца прозвучал такой злобный сарказм, какого Седрику за всю жизнь слышать не доводилось, хотя он столько лет провел в беседах с посланниками и чиновниками. — И все же она тебе доверяет, поскольку она так молода, что думает, будто старик, стоящий одной ногой в могиле, уже не в состоянии испытать страсти. К тому же она хорошо воспитана и не может сказать тебе, что всякая плоть пахнет могилой.

— Ты болен, — негромко проговорил Седрик. — И я только рад, что ты страдаешь болезнью, которая к лицу принцу.

— Хочешь сказать, что я помешался?

— Я хочу так сказать… — вмешалась Каллиопа. Она произнесла эти слова так резко, что принц и Седрик вздрогнули. Девушка встала. — Я знаю, что погиб твой друг. Я знаю, что ты не ожидал, что такое может случиться, и что ты никогда бы не отправился в подземелья, знай ты, что все так закончится.

И еще я знаю, что ты страшно переживаешь из-за того, что после смерти Голиаса у тебя выросла левая ступня, и теперь ты понимаешь, что и остальным твоим Спутникам придется расстаться с жизнью ради того, чтобы ты обрел недостающую половину тела, а тебе ненавистна мысль об утрате Спутников. Мне ужасно жаль тебя, Аматус, и я бы поняла, если бы ты действительно потерял рассудок, но вести себя по-свински — от этого тебе легче не станет. И я не вижу причин, почему бы мне следовало оставаться рядом с тобой, покуда ты ведешь себя как свинья.

Если тебе захочется прийти ко мне и проплакать шесть дней напролет, я готова слушать твои жалобы и ухаживать за тобой, если, конечно, время от времени ты будешь позволять мне поесть и поспать. Если ты хочешь, чтобы я сопровождала тебя в каком-нибудь опасном испытании, считай, что я уже собралась в дорогу. Если тебе хочется уйти в горы и выть там на луну целый год, я пойду с тобой, сяду рядом и буду ждать, пока у тебя не станет легче на душе. Но я не желаю находиться рядом с тобой, пока ты ведешь себя настолько мерзко, что бы с тобой ни творилось.

Она ушла с террасы, прежде чем Седрик успел рот открыть. Однако какой-то частью разума он осознал, что Каллиопа — вполне подходящая кандидатура в невесты для принца. Королевству, как воздух, была необходима хорошая королева, и только что Седрик своими глазами наблюдал ее рождение.

Старик обернулся к Аматусу и увидел, что пол-лица принца окаменело.

— Я в этом замке не единственный умалишенный, — тихо проговорил принц. — Но источник всех болезней — я. Прости меня, Седрик. Прости меня, пожалуйста.

С этими словами Аматус развернулся и вышел. Седрик какое-то время сидел неподвижно и смотрел в окно, сквозь которое на террасу лился холодный свет зимнего солнца, а потом спокойно налил себе еще чашку чая, пересел к подоконнику и еще долго сидел, пил чай и смотрел на город. Он думал о том, как долго уже служит королю, глядел на разноцветные черепичные крыши, коньки которых пробивались сквозь снежные одеяла, на белые дома, многие из которых были украшены флагами с изображением Руки и Книги, и ему вдруг стало страшно. Ведь здоровье столицы — это здоровье Королевства, а здоровье Королевства — это прежде всего здоровье королевской семьи. А в последнее время Седрик предостаточно насмотрелся на ее болезнь.

Просидев на террасе в раздумьях довольно долго, Седрик ушел, и в это время солнце закатилось, а тени оконных переплетов проплыли по потолку и исчезли, а недопитый Седриком чай остыл, и наутро горничная выплеснула его в окно.

Аматус тем временем спускался по лестнице. Ему было все еще ужасно жаль себя, но кроме того, он чувствовал, что в жалости к себе за последнее время он здорово переусердствовал и что хочешь не хочешь, а настала пора возвращаться к воздуху и свету.

Первым делом он остановился у входа в тронный зал. Немного постояв у дверей, принц вошел в зал, где застал отца, и коротко, но ясно (коротко, потому что боялся, что вдруг снова собьется на грубость) сказал ему о том, что сожалеет о своем безобразном поведении и что вечером спустится к ужину. Король Бонифаций тепло улыбнулся сыну, но тут же по его лицу пробежала тень тревоги, из чего Аматус заключил, что выглядит он пока неважно.

Психею принц нашел в детской. Его няня тихо сидела у окна.

— Я пришел попросить прощения, — сказал Аматус.

Психея ласково улыбнулась:

— Ты так поступал, когда был маленький.

Принц давно перестал считать Психею своей нянькой. Он думал о ней скорее как о верной прислуге-ровеснице. Но теперь он подошел к ней и сел у ее ног, не дав ей встать перед ним на колени.

— Скажи, — спросил принц, — почему ты не стареешь? Ты и теперь точно такая же, как тогда, когда впервые увидел тебя в тронном зале, а ведь я так вырос, ну, то есть моя половинка выросла… а ты ни на день не состарилась.

Психея улыбнулась — на сей раз загадочно, и ответила:

— К тому времени, когда ты это поймешь, это окажется такой мелочью, что ты сам удивишься. Но обещай, что и тогда, когда все поймешь, не перестанешь любить меня.

Аматус поклялся, что так оно и будет, а Психея встала, подошла к гардеробной принца и вынула оттуда развешанные по плечикам одежды.

— Королевский пурпур, темная синева с красной отделкой, — сказала она. — Расцветка не самая веселая, но все же не этот жуткий траур. Ты ведь не принцем Гамлетом родился, мой милый.

Она уже много лет не называла принца «мой милый» — только тогда, когда он был совсем малышом, и, услышав эти слова, Аматус крепко обнял свою няньку, а она обняла его, и он почувствовал, как носки его сапог встретились с мысками ее туфелек, — а вот такого прежде никогда не бывало.

Психея и Аматус опустили глаза.

— Ты тоскуешь по нему? — спросил принц.

— Нет, — всхлипнула Психея, и могло показаться, что она говорит неправду, но принц на самом деле не догадывался, о чем она плачет. — Ваше высочество, — проговорила она, — вы никогда не спрашивали меня об этом, но теперь я вам скажу: мы все не питаем друг к другу большой любви. Каждый из нас служит вам, и мы знаем, что все исполняем свой долг, и верим, что и другие делают это с честью, и радуемся этому. Я знаю, мой принц, как дорог вам был Голиас и как вы были бы рады, если бы он остался жив и продолжал дарить вам свою дружбу, но мы с ним друзьями не были. И не могли быть. Так суждено.

Аматус кивнул, поклонился Психее, взял из ее рук новое платье и сказал:

— Спасибо за то, что ты сшила это для меня. Очень красиво.

Переодевшись — но не в новую одежду, а в простой темно-синий костюм — строгий, но не мрачный, Аматус отправился навестить Кособокого.

Кособокий, в то время надзиравший за учениями у восточного бастиона крепости, сдержанно кивнул и сообщил:

— Твои извинения приняты, принц. А теперь я советовал бы тебе пойти и поговорить с Мортис. Она горюет больше всех нас, потому что сильнее всех любила Голиаса. А потом, после разговора с ней, тебе было бы неплохо взять перо да бумагу и написать письма с извинениями всем, кого ты успел обидеть. Утром приступим к учению, да смотри не опаздывай.

Разговаривал с принцем Кособокий совершенно неподобающе, но, с другой стороны, Аматус в последнее время вел себя так, как вовсе не подобает принцу, и догадывался: что бы ни задумал Кособокий, это непременно пойдет ему на пользу.

— Благодарю вас, начальник стражи, — сказал Аматус и поспешил вниз, в лабораторию.

Мортис он там не застал. Она, оказывается, переселилась на этаж ниже. Быстро окинув взглядом комнату, принц понял, как глубоки были страдания придворной колдуньи. Ничто не говорило о том, что она только на время сменила место своего обитания. Даже мебель сюда успели перенести — в эту мрачную комнату, куда не проникали лучи солнца.

На лице колдуньи залегли новые морщины, а веки покраснели. «Наверное, от слез», — решил Аматус. Он молча подошел и сел рядом с колдуньей, не решаясь даже прикоснуться к ней, взять за руку, — он знал, что Мортис слишком горда, чтобы такое позволить. Он терпеливо ждал мгновения, когда она заметит его присутствие. Наконец он проговорил: