Амалазунта карала, но карала открыто, по справедливости, от имени народа, как правительница. Эти же, казалось бы, сами - народ, карают тайно, потихоньку, опасаясь общественного мнения, лицемеря на каждом шагу.
Император не может дать в обиду византийские интересы и симпатии на итальянской земле. Перед ним международная освободительная миссия, и он вмешается, пусть так и знают. Обращаясь к Петру: так и передашь.
Плотным кольцом обступили готы своего короля, Еще недавно он, как владыка, держал всех подданных на несколько ступеней ниже самого себя и намеревался подняться еще, а их еще спустить, но жизнь распорядилась по-другому. Никакие знания, никакая эрудиция и никакой ум не помогут там, где нужна энергия, голая энергия и страстность, а главное - энергия. Волшебное слово. Она сама по себе есть и знания, и эрудиция, и ум. Она - единственное, что может управлять, решать, отдавать сотни распоряжений в день, обуздывать, трясти, брать за грудки, душить, разбираться, одобрять, поощрять, награждать - только она одна. Имеет ее Теодат? Скорее нет, чем да. Его место в сильной, налаженной другими государственной машине, но не там, где нужно налаживать и организовывать все самому. Много сил уже отдано, организм чудовищно устает и не восстанавливает потерь.
Теодат скатывается до уровня старейшин, старейшины поднимаются до него. Они теперь слились, почти неразличимы, и кто правит, не поймешь. Вопрос Амалазунты, включающий в себя и визит Либерия и Опилиона, и реакцию Византии, и отношения с ней,- самый злободневный. Судьба самой Амалазунты внешне мало кого волнует. Вчерашние ее сторонники равнодушны к ней. Противники, родственники репрессированных, тоже пытаются делать безразличные физиономии, однако из национальных интересов предлагают убить. Сначала осторожно, намеками, потом, встречая сопротивление, усиливают давление. Она - троянский конь их страны, на все готова, шлет записочки во все концы (попытки были!), обалтывает и подкупает слуг, хорошо, те тупы, как пробки, и шарахаются от нее. Гнойный нарыв на теле, отрава в их организм потечет с острова на озере Вульсина. Пусть не думают, будто им нужна ее поганая жизнь из мелких мстительных побуждений, им нужно, как и всякому честному человеку, спокойное благополучие их страны.
Теодата беспокоит лишь реакция Юстиниана, его возможная агрессия, делится своими соображениями. У тех пена у рта, в горячке наперебой: ее смерть - его агрессия, но ведь и ее жизнь - его агрессия (он рано или поздно дознается от своих шпионов, где она и что с ней), так вот, раз такое дело, лучше выбрать смерть, чем жизнь. И еще: Амалазунта не жена Юстиниану и из-за нее одной воевать он не станет. Что она ему пообещала? Допросить ее под ножом - не скажет; даже если на огне поджаривать пятки, будет молчать. Вот они и проверят Юстиниана ее смертью.
Теодат перебирает в руках, гладит, чешет бородку. Санкционировать ликвидацию он не может, но убрать Амалазунту нужно. Как истинный философ, он не видит большого греха в превращении тела из одного состояния в другое, даже если чуточку помогут. Как истинный гуманист, понимает, насколько пресна и невыносима жизнь полного сил человека в заточении, под надзором, где даже ночью за тобой могут наблюдать в дырку, и не против, чтоб ей оказали помощь избавиться от такой жизни. Конечно, ребята хотят одного: свести счеты, обыкновенную, нормальную готскую месть преподносят в упаковке государственных интересов. И кстати, совсем неплохо покрутили шариками в изобретении этих интересов - рациональное зерно есть. Проверить реакцию Юстиниана, длину ногтей, прикус, горячесть глаз. Только узнать и тут же вновь приятными ласками дать забыться и зажмуриться, усесться на прежнее теплое место. Пусть делают, но санкционировать он не будет. Знает из истории, как заканчиваются такие дела. Готы перетрусят и не преминут сослаться на него. Они и теперь не столько пришли к нему просить позволения, сколько просто хотят заручиться его поддержкой в случае серьезных последствий. Могут не беспокоиться - он их не тронет и Юстиниану не отдаст.
Частные люди сделают частное дело, именно - частное. Но стоит им получить его согласие, стоит ему сейчас открыть рот - сказать одно слово, которого они так от него ждут: «да», и они становятся людьми государственными, и само дело - государственным. Дальше пойдут круги, а волны промочат ему ноги. Если он «не будет ничего знать», он легче покроет. И пусть они это поймут теперь же, молча, если не умом, то звериной хитростью, чутьем. Раздвигает плотное кольцо наседающих, выходит на простор зала; теперь между ним и готами некоторое расстояние - так-то лучше; внимательно обводит глазами пеструю напряженную кучку, выразительно поднимает надменное лицо, устало опускает веки, секунду стоит с закрытыми глазами, словно он утомлен, открывает, уже ни на кого не глядя, и покидает помещение царственно-высокопарно, плавными мелкими шагами. Как смогут, так истолкуют. Как истолкуют, так и поступят. Не убьют, побоятся - что ж, это только продлит Амалазунте ее бессмысленные оргии. Он не виноват, что история напоследок заставила его играть роль злодея.
Готы в зале слишком утилитарны и малообразованны для таких соображений. Сначала, конечно, малообразованны, потом все остальное. Для них их собственные здоровенные кулачищи здоровее всех войн Александра Македонского. Истолковывают поведение Теодата. Многие склоняются оставить затею: у Теодата развязаны руки, он ничего никому не говорит и в любой момент поведет себя как ему вздумается. Бросьте! - раздается крик. Пусть только попробует, он в их власти и только до тех пор король, пока он им нужен. Стоит вильнуть хвостом, кулачищами же и расхряпают царьку хребет. Кто-то высказывает единственное здоровое предположение, что Теодат доверил дело Амалазунты их решению.- Почему тогда не выразился яснее? - Потому что их решение - ее смерть. Пусть спросит с глазу на глаз и получит благословение.
Пока они так рядятся и трусят, находится энтузиаст - сын старейшины, убитого по приказу Амалазунты, безбородый, скуластый жестокий юнец. Ему на руку их пререкания, чем нерешительней они, тем лучше для него. Без труда узнает дорогу, седлает коня и, не взяв даже пищи, скачет. Ему незачем тратить время на еду, незачем есть: он сыт гадиной, которую раздавит. На берегу долго искал лодочника, но нашел только лодку, сел в нее и погреб. В сумерках натолкнулся на корягу, пробил лодку и чуть не утонул. Дыру заткнул собственной курткой и к острову подплыл раньше, чем посудина наполнилась. Мокрый по пояс, полуголый, с курткой в руках подошел к замку и пытался проникнуть в него бесшумно, как и бесшумно удалился после, но разодрался с собакой. Собака покусала его, но он ее не убил: она стерегла Амалазунту и была права, а только отрубил ей хвост, чтоб больше не лезла. Он уже забрался на стену, продолжая выполнять задуманное, когда на лай и визги выскочили тупые слуги; его ждал конец героя со стрелой между лопаток, если б чужая решительная рука в последний момент не сдернула стрелу с тетивы.
Во дворе юнец угодил в рыболовные сети и был наконец схвачен. Но готы, которые охраняли замок, узнали его, удивились и обрадовались. По-дружески сказали, что его стоит вздернуть. Мальчик передал им последние новости. Значит, над Амалазунтой занесли топор, а опустить никто не решается.
Трусы забыли, как их периодически вырезали, словно ягнят к праздникам, по списку. Стоило ослабнуть пастушескому хлысту и дудке, разбрелись по лугу кто куда, мирно пережевывая травку. Они и раньше были овцами, стоит одну заколоть, другие спокойны: их уже не тронут, теперь овцы тем более. Один отважный нашелся...
Ну да ладно. Пойдем перекусим. Имеется печеная рыба, дичь, сливки, хлеба нет: до ближайшей деревни слишком далеко, а отлучиться никому нельзя; у них понос третий день, но есть-то надо. Женщина ведет себя очень неспокойно, приходится быть настороже; днем к острову приблизиться невозможно, думали, невозможно и ночью, но теперь придется усилить бдительность; зажигать дополнительные факелы еще на берегу вряд ли целесообразно: они как помогут, так и навредят, стоит подумать; если на берегу шум, движение, подплывает кто-то незнакомый, а условленного пароля нет - кричит, женщину тут же приканчивают. Невыносимо нервная жизнь.
