Литмир - Электронная Библиотека

- А теперь от лени мы переходим к делу.

И с новыми силами в уставших руках берутся ребята за мечи и рубятся, а дядька прохаживается между ними, подбадривает, разжигая тщеславие, показывает, учит.

Не проходит и дня, чтоб мать не поинтересовалась военными успехами своего сына. Сейчас для нее важнее нет того, как он растет и развивается, превращается в мужчину. То одного, то другого своего родственника посылает она на Марсово поле последить за Аталарихом, не уступает ли он в чем-нибудь своим ровесникам.

- Нет,- отвечает посланный,- не уступает. Ваш сын лучший из лучших, королева.

Но это уже ложь. Она знает, где кончается правда, и начинаются комплименты, хотя попробуй не скажи ей его в положенный срок, в положенном месте, и она взовьется. Неумелому царедворцу не видеть ее расположения - сама воспитывает в подданных неискренность и подхалимство.

Значит, ее сын как все - мало утешительного в этом для нее, его матери. Раз как все, значит, его и бьют, как всех, значит, он и проигрывает, как все, значит, и боится, как все. Маловато для внука Теодориха. Вождь не может быть как все, но вождизм не передается по наследству. Вернее, она не смогла обеспечить его такой передачей: от отца-деда через дочь-мать к сыну-внуку - где-то на этом длинном пути наследства изменилась, разбавилась, распылилась кровь. Она сама готова следить за ним, за его упражнениями, да не позволяет сан.

Едва освобождается от занятий политикой, как тут же посылает за ним и зовет в свои покои. Юноша послушно приходит. Изысканно одетый, как знатнейший римлянин, мягко ступает королевский сын, будущий король, по плитам пола.

- Звала, мам?

Вежлив, насторожен, но глубокой почтительности нет, и еще чего нет, так это обаяния. От него к ней не исходит обаяния, он как-то не сложился и будто не собирается. В нем нет закругленности характера, того самого характера, который бы уж проявился и позволил ей чувствовать в нем не себя, другого человека. Как-то так: чтоб был человек, чтоб был парень, объект, не сложный психически - не требуется, но пылкий, темпераментный, откровенный с ней, да просто элементарно по-матерински нравящийся ей, приятный ей. И понятный ей, как женщине, как человеку, но только ей одной. Лукавый, но с лукавством, шитым белыми нитками, таким лукавством, за которое его всегда можно щелкнуть по носу; гордый, но с гордостью, не оскорбляющей окружения, с взглядом, направленным больше на себя самое, чем на других,- пока так; с каким-то закругленным законченным характером, в котором бы чувствовался человек, как он есть, создание ее, Амалазунты, и всей природы в ее, Амалазунты, лице.

Но этого же нет! А есть очень странный, хотя и такой юный человек, который на все смотрит, будто он все уже знает: никого не любит, никого не уважает, ни к чему не привязан и ничего не хочет. В нем развилась, материализовалась и овнешнилась самая темная, самая непритязательная и порочная часть ее души. Но почему из всего, что в ней было хорошего и даже дурного, природа для наследия выбрала именно это? То, что она глубоко в себе таила, забивала образованием и книжной премудростью, и то, что в ней, несмотря на самозапреты, постоянно прорывалось, в ее сыне стало основным содержанием.

Зловредная бабенка, склонная к истерикам, презирающая всякого, кто не равен ей, готовая унизить всякого, кто хоть сколько-нибудь ей противостоит, хоть сколько-нибудь наделен достоинством - вот кто она, если подчиняется этой части души, и сама справедливость (что чаще), если подчиняется другой. Но она женщина, она имеет право на двойственность, на дуализм, а он, мужчина,- такого права не имеет, и вот ему выпал жребий наследовать первую, природную, а не вторую, государственную, ее часть. Наследуй он вторую, он был бы вождем, достойным своего народа, а теперь...

- Ты звала меня, мам?

- Да, я звала тебя, сынок. Подойди ко мне, к своей матери.

Но она еще поборется за него, она не отдаст его так просто. Собственно, уверена: не отдаст - а это все так, мимолетные сомнения, приходящие в нелучшее из настроений. А что можно с ним сделать? Заставить лучше относиться к военным упражнениям, держаться в седле, лихо, на скаку свешивая тело то с одной стороны лошади, то с другой, бросая его ей под ноги, и снова распрямляясь, допустим, он научится этому, но как заменить душу, которую она упорно хочет видеть принципиально иной.

Как сделать его уважительным к ней, его матери, и вооруженным оголтелой жестокостью против врагов, как преломить в нем этот губительный ледок инфантильности, который побуждает его на все смотреть спустя рукава, ко всему относиться без элементарного внимания, рассеянно, высокомерно, не вникая в суть вещей, пользоваться вещами, пренебрегать законами вселенной и авторитетами великих, в то же время ничего в них не смыслить, пользоваться людьми и не уважать людей, и, главное, оставаться при всем том невежественным неумейкой, нахватавшимся самых верхов, философом, чья философская основа - высокомерие, вздорность, звук «фу!».

Раздраженно и зло выговаривает она ему за его недостатки. И прежде всего за узость души, души, в которую нельзя попасть, совсем не мужской, женской, крайне субъективной, крайне несправедливой, крайне склонной к самообманыванию, трусливой, не вникающей, но отмахивающейся от всего душонки. С ним она может общаться только тем самым уголком самой себя, который он наследовал, и только в этом крысином уголке, без окон, ему во всей ней место, и поэтому она несправедлива и субъективна к нему сама.

- А какого сына тебе нужно? - не выдерживает Аталарих. Это звучит как «какого черта тебе нужно?» или «какого рожна тебе нужно?».

- Тебя же, тебя, только другого.

- Ерунда! Тебе не меня другого нужно, тебе нужно кого угодно, только не меня. С улицы, из борделя, погонщика мулов хотела ты видеть на этом троне! Я же вижу, я же чувствую, как ты ко мне относишься.

Вот как взвился. Стоило его чуть поправить, попытаться дать ему понять, что он - не лучший вариант человека, вместо того, чтоб согласиться, он пускает пену и психует.

- Если я - не лучший вариант человека, то ты - не лучший вариант матери, черт возьми!

Его мать ведьма, тиранша. Она мучит его своими придирками и опекой. Она хочет ему сказать, что ради такого, как он, не стоило затевать всю эту государственную кашу. Она, дескать, только ради него правит страной и мается, только ради него поддерживает порядок в разваливающемся, осыпающемся государстве, ради того, чтоб он, когда вырастет, мог получить страну более-менее в целости и повести ее к цветению. Она же приносит себя в жертву истории, ради форсирования промежутка шатания и развала – лицемерка.

Там, где она - лидер, она еще человек, там, где - мать, никто. И если он в чем-то виноват, так только за нее, что она такая, какая есть.

Удрученный покидает Аталарих покои. Проходит мимо стражи, но солдат не оказывает ему знаков внимания.

Аталариху в другое время было бы все равно, но теперь нет. Он вызывает караульного офицера и высказывает ему свое недовольство; вздорно, по-мальчишески, даже в глаза не смотрит.

Офицер презирает щенка и слушает, лишь бы отделаться: «Ладно, мол, понял, а ты дуй давай, важная птица». Здесь не Марсово поле, где всех равняет меч, искусство им владеть, а царский дворец, а Аталарих как-никак царь, официальный малолетний царь государства готов.

Отношения матери и сына никуда не годятся. Были бы мать и сын, а то король и королева.

Свою глубоко личную, генетическую неприязнь и несовместимость они переносят на политику.

Пять лет тому назад она выпорола его, заперев у себя в спальне. В этой самой спальне, откуда он только что вышел, никто не видел, присутствовали два человека: наказуемый и наказывающий, порола за плохие познания в области философии. Порка велась розгами, розгами по заднему месту, короля наказывали банальным способом и не менее жестоко, чем любого из малолетних подданных этого самого короля.

Хрясь по ягодицам, вжик по заднему месту, еще раз - вжик! Ах, хорошо!

3
{"b":"266260","o":1}