Катриона не замечала, что внутри Хэмиша в это время происходит борьба доктора Джекила с мистером Хайдом. Выдвинув стул, она устало опустилась на него, как будто ноги вдруг отказались ей служить.

— Беда в том, что я постоянно пытаюсь угодить всем людям одновременно, а мой отец всегда повторял, что это невозможно.

Катриона опустила голову и спрятала лицо в ладонях, под занавесом роскошных рыжих прядей. Хэмиш невесело рассмеялся.

— Ха! Было бы прекрасно, если бы ты старалась угодить не всем, а только некоторым. В особенности, если бы в число этих некоторых входил я.

Катриона подняла голову и встревоженно уставилась на Хэмиша.

— Но это так и есть, Хэмиш. Именно тебе я все время старалась угодить больше, чем кому бы то ни было. И только сейчас поняла, что это невозможно.

Он недоверчиво смотрел на нее.

— Прошу прощения, я не ослышался? Ты старалась угодить мне? Что ж, мне жаль тебя разочаровывать, но вынужден заметить, что твои добрые намерения были не слишком очевидны. Честно говоря, не могу припомнить, когда бы я чувствовал себя хуже, чем сейчас.

Катриона внезапно поднялась и вышла в холл.

— Поскольку у нас, по-видимому, намечается серьезный разговор, то мне нужно хотя бы одеться, — объяснила она, проходя мимо него.

Каким-то чудом Хэмишу удалось сдержаться и не сгрести ее в охапку. Он молча наблюдал, как она надела жакет и юбку и в мгновение ока приобрела холодно-деловитый облик. Ноги ее все еще оставались голыми, и она без всяких комментариев сняла колготки со стойки для зонтов, куда он их забросил, затем подобрала с пола его шелковую рубашку и так же молча вручила ему. Двигаясь резко, как марионетка, он, по-прежнему безмолвствуя, оделся.

Затем Хэмиш проследовал за Катрионой в гостиную, где оба, чувствуя себя скованно и неуверенно, уселись по разные стороны стоящего возле окна викторианского столика. Заходящее солнце, сияя из-за одеяла серых облаков, окрасило небо в необычный лиловый цвет. И снаружи, и внутри собиралась гроза.

— Я чувствую себя ужасно неловко, — призналась Катриона, умоляюще складывая руки. По ее губам скользнуло подобие виноватой улыбки. — Еще в пятницу я пыталась объяснить тебе, как обстоят дела, но, видимо, не сумела найти подходящих слов. Похоже, что ты их просто не услышал.

Хэмиш сложил руки на груди и скрестил ноги, безотчетно пытаясь защититься таким образом то ли от ее слов, то ли от своего темперамента.

— Попробуй еще раз, — буркнул он. — Что ты хотела мне сказать?

— Что больше не могу быть твоей возлюбленной, или любовницей, или парой, как ты это назвал. Не могу, потому что больше не испытываю к тебе соответствующих чувств и не вижу никакого смысла в том, чтобы притворяться. — Избегая взгляда Хэмиша, она смотрела поверх его головы на стену, на висящий там пейзаж Вига, страстно желая перенестись туда и раствориться в нем, стать частью этого маленького безопасного уголка.

— Я чем-то обидел, оттолкнул тебя? — раздраженно спросил Хэмиш.

Он плохо понимал, как себя вести, — ведь еще ни разу в жизни он не наталкивался на открытый и окончательный отказ.

— Нет! В тебе море привлекательности и обаяния — словом, ты совершенно неотразим! Это я проявила недопустимое легкомыслие, когда позволила вскружить мне голову. Признаюсь, после того, как мы в первый раз… занимались любовью, я была выбита из колеи, опьянена, околдована, — Катриона вспыхнула, и ее голос упал почти до шепота. — Но когда я немного пришла в себя, то поняла, что это только ослепление, наваждение, а не любовь. У наших отношений не было твердого фундамента, Хэмиш. Это был захватывающий эпизод, прыжок в бездну, сказочное приключение, но оно кончилось.

— Понимаю. Корабли приходят и уходят. — Он разжал руки и с угрожающим видом подался к ней. В первый раз Катриона почувствовала укол страха, поняв, что он на волосок от того, чтобы взорваться. — Предполагается, что я должен с этим смириться? Принять все, как должное, оставить тебя в покое и, высоко подняв голову, идти своей дорогой? — Хэмиш встал и начал кружить по комнате, как тигр по клетке. — А что, если я не соглашусь? Если не могу или не хочу уйти? Если не воспринимаю это как мимолетный эпизод? Осмелюсь напомнить, тут еще замешана такая мелочь, как миллион фунтов, вложенный в фильм, не говоря уже о моем счете, который будут рады принять в любом банке!

— Это угроза? — внутренне сжавшись, спросила Катриона. Она знала, что он способен осуществить ее, и, более того, подозревала, что он не остановится и перед тем, чтобы прибегнуть к насилию. — Надеюсь, что нет. Я верю, что мы можем остаться друзьями, Хэмиш. Друзьями и коллегами.

— Нет! — выкрикнул он и, круто развернувшись на каблуках, угрожающе навис над ней. — Нет, это невозможно, потому что я никогда не смогу смотреть на тебя и при этом не испытывать безумного желания обладать тобой. Ты отравила меня, ты проникла мне под кожу, как клещ, и при одном взгляде на тебя у меня всегда будет начинаться зуд!

Он замолчал на полуслове, осознав, что происходит нечто непредвиденное:

— Какого черта ты смеешься? Над чем тут можно смеяться?

Но Катриона ничего не могла с собой поделать. Это была своего рода защитная реакция. Зажав рот руками, она тряслась от беззвучного хохота, но глаза ее были полны ужаса. Наконец она смогла выдавить:

— Извини меня. Я не хотела смеяться. Но твое сравнение с клещом показалось мне таким нелепым! — Катриона сделала несколько глубоких вдохов. — Пойми, Хэмиш, я обыкновенная хайлэндская девушка — или женщина, если так тебе больше нравится — с провинциальными взглядами, с простым характером, из плоти и крови. Я не из тех роковых красавиц, которые проглатывают мужчин, высасывают их и потом выплевывают. Да, признаю, что совершила ошибку. И я искренне раскаиваюсь. Я не должна была соглашаться смотреть Пикассо. Я не должна была ехать с тобой в Лондон и, главное, не должна была делать вид, что все хорошо, когда все уже было плохо. Но все это произошло из-за моей глупости и наивности, а не из-за того, что я такая хитрая, изворотливая, неискренняя и хотела расколоть тебя на миллион фунтов, и не потому, что я цепляюсь за свое место в банке. Кстати, я вообще разочаровалась в своей работе. Мне не нравятся ситуации, в которые я из-за нее попадаю, мне не нравится большая часть людей, с которыми я сталкиваюсь в банке, мне не нравится, что деньги в этом мире имеют такую беспредельную власть. Скорее всего, мне не следовало становиться банкиром, я не гожусь в содержанки и не собираюсь становиться твоей или чьей-нибудь еще «парой» только потому, что мои ноги, глаза, волосы и губы соединились определенным образом. Мозги, деньги, даже красота — если, по-твоему, это и есть то, чем я обладаю, — все эти ценности кажутся мне сомнительными, и я все больше убеждаюсь, что могу прекрасно без них обойтись.

К концу этого монолога с лица Катрионы исчезли все признаки веселья, и она, поникнув, сгорбилась на стуле, как будто ее окончательно покинули все силы. Несколько секунд Хэмиш молча смотрел на нее.

— Откуда вдруг все это взялось? — с изумлением спросил он. — С кем это, черт побери, ты сейчас разговаривала?

Катриона подняла брови.

— По телефону? — удивленно переспросила она. — Да так, неважно. Во всяком случае, он тут совершенно ни при чем.

— Да? Однако, кто бы это ни был, настроение у тебя переменилось именно после его звонка. Когда я приехал, ты едва не растаяла в моих объятиях, и вдруг, после трехминутного разговора, превратилась в колючку. Пожалуй, лучше бы мне оказаться на месте того парня на другом конце провода. Судя по всему, ему удается на тебя влиять, а у меня это перестало получаться.

Хэмиш метнул на нее яростный взгляд из-под насупленных бровей.

Сознательно идя на риск, Катриона встала и двинулась к нему. Приблизившись, она положила руки ему на плечи и поцеловала в щеку. Это был поцелуй сострадания, но не страсти.

— Никто другой не имеет ни малейшего отношения к тому, что произошло между нами, — твердо сказала она. — Телефонный звонок заставил меня очнуться, вот и все. Благодаря ему я увидела, что веду себя глупо и эгоистично и пора расставить по местам свои приоритеты, одним из которых являешься ты, Хэмиш. Не Хэмиш Мелвилл, миллионер, но Хэмиш Мелвилл — джентльмен — добрый, щедрый, милый человек, которого я очень хочу сохранить в числе своих друзей, чьего сына я хочу видеть счастливым и благополучным и чья жена, вероятно, любит его так, как подобает любить жене.