— О Господи! — выдохнула она, когда сверкающий, искрящийся, переливающийся поток бриллиантов хлынул ей на ладонь.

Такие браслеты ей нечасто доводилось видеть, и уж конечно, никогда не приходилось носить. Водоворот великолепных камней, гнездящихся в изящных завитках платины, ослепительный, как ледяной кристалл. Едва увидев его, Катриона вздрогнула, как ужаленная. Ничего не было сказано, и ничего, кроме номера телефона, не было написано на конверте, однако в том, что это подарок и кому он предназначен, не оставалось сомнений. Хэмиш хотел как можно крепче привязать ее к себе, и его имя невидимыми буквами сияло на каждом камне, на каждой отполированной грани.

Вначале Катриона изумилась и пришла в сильное волнение. Наслаждаясь прикосновением прохладных тяжелых камней, она восхищенно любовалась мерцающим, переливающимся всеми цветами радуги водопадом, льющимся из глубины каждого камня. Но уже через несколько мгновений удивление уступило место гневу и возмущению. Почему Хэмиш ни слова не сказал о том, что кладет ей в карман такую необыкновенную вещь? Если он хотел подарить ее, что мешало ему сделать это открыто? Она слишком хорошо знала ответы на эти вопросы. Он прибег к обману, чтобы всучить ей браслет, потому что знал: она его не примет. Таким образом он достиг своей цели, а если она захочет вернуть подарок, то ей будет не так-то легко придумать, как это сделать.

Этот человек невозможен! Он ни в чем не знает меры: чрезмерно щедр, чрезмерно богат, чрезмерно привык делать все по-своему и любыми путями добиваться своего. Он хочет ее и задумал привязать к себе этой сверкающей цепочкой. Он не понимает такой простой вещи: если он не владеет ее сердцем, браслет превращается в оковы, в драгоценные наручники.

Катриона смотрела на браслет, и к ней отчасти возвращалось прежнее чувство вины. Она чувствовала себя виноватой не перед Линдой и даже не перед маленьким Максом, но перед самим Хэмишем. Она занималась с ним любовью, приняла от него в подарок картину, ездила с ним в Лондон и таким образом дала ему повод думать, что согласится принять и браслет. Более того, она позволила ему думать, что любит его, в то время как чувство, которое она к нему испытывала, никогда не было любовью, а теперь уже его нельзя назвать влечением. Элисон с самого начала говорила правду: это его деньги вскружили ей голову. Если бы он не был так неимоверно богат, она никогда бы не смогла закрыть глаза на его семейное положение, никогда не пошла бы против своей совести. Увы, не очень-то приятно вдруг прийти к заключению, что ты — не более чем алчная искательница приключений, бездумная гедонистка, которых всегда ненавидела, сказала себе Катриона.

Мысль об Элисон еще больше усугубила овладевшее Катрионой чувство отвращения к себе самой. Это уже совершенно непростительно: она почти не общалась с Элисон с тех пор, как узнала, что та ждет ребенка, и Катриона отдавала себе отчет в том, почему так произошло — потому что ей невыносима мысль о том, что у Элисон есть все, чего так недостает Катрионе: благоразумие, удача, любимый муж, счастливая семейная жизнь и, главное, ребенок!

Некоторое время, снедаемая глубокой и мучительной тоской по дому, Катриона бестолково слонялась по квартире. Потом пошла на кухню и сварила яйцо. Жалость к себе постепенно обволакивала ее, затопляла, как желток утопил в себе тот кусочек хлеба, который она в него обмакнула, да так и оставила нетронутым. Ее жизнь испорчена. Связь с Хэмишем — ошибка, ее тайное влечение к Андро смешно и жалко, а черная зависть к Элисон достойна порицания. Продолжая заниматься самоуничижением, Катриона добавила к этому счету легкие, бездумные годы. Разве стала она самостоятельной, довольной собой, свободной, раскрепощенной деловой женщиной, которую пытается изображать? Разве она распоряжается своей жизнью так, как ей хочется? Ха-ха! Жалкое ничтожество — вот самое подходящее для нее определение!

— Где ты, Андро? — выкрикнул Роб и застучал по телефонной трубке, как будто это могло улучшить слышимость. — Какой жуткий треск!

— Я в телефонной будке в Файф. Одним словом, почти на краю света.

— Какого черта тебя туда занесло? — В голосе Роба звучало нетерпение, и на то были веские причины: он одевался, чтобы идти на премьеру фильма. Звонок застал его в тот момент, когда он лихорадочно пытался завязать галстук, сознавая, что уже опаздывает.

— Я проделал кое-какую подготовительную работу, чтобы раздобыть этот проклятый миллион фунтов. Звоню, чтобы узнать, сколько у нас еще времени в запасе.

— Я уже говорил тебе — до конца финансового года. Другими словами, времени уже совсем немного. — Роб прижал трубку подбородком и попробовал вернуться к прерванному занятию, но концы галстука упорно не желали ему подчиняться. — Проклятье! — выругался он, роняя телефонный аппарат.

— Ты меня слышишь, Роб?! Где ты?

— Пока еще здесь. Расскажи мне поподробнее, что ты там придумал.

— Сейчас мне некогда входить в детали, я опустил в автомат только пятьдесят пенсов. Дней через десять я буду знать, выгорит дело или нет.

Роб понял, что Андро, как всегда, хитрит.

— Ты уверен, что это законно? Держи меня в курсе.

— Кто же я, по-твоему, Роберт Максвелл? Разумеется, все абсолютно… — Раздался щелчок, и в трубке воцарилась тишина.

Роб установил телефон на место и подошел к зеркалу, чтобы продолжить неравную борьбу с галстуком. Он думал о неожиданном звонке и терялся в догадках, что же такое мог изобрести Андро. Никогда нельзя быть уверенным, что на уме у хитрого, неискреннего актера, однако сейчас Роб готов был биться об заклад по двум пунктам — во-первых, избранный Андро путь не будет прямым и честным, и, во-вторых, его план наверняка связан с какой-то женщиной.

— Ей-Богу, пора мне купить галстук с готовым узлом и не мучиться, — наконец пробормотал Роб, с ожесточением глядя на плод своих усилий. Перекошенный узел придавал легкомысленно-небрежный оттенок его в остальном безукоризненному облику. — Пусть это считается дурным тоном, но, по крайней мере, он аккуратно выглядит!

Дождавшись момента, когда, по ее мнению, супруги Финли уже должны были вернуться домой со скачек, Катриона набрала номер их телефона. Она пришла к заключению, что то жалкое состояние, в котором она сейчас пребывает, вызвано стремительно развивающейся болезнью — СДО, как назвала это явление ее мать, и есть только одно целительное средство, чтобы от нее избавиться. Средство, которым Катриона твердо решила воспользоваться, даже если для этого ей придется прибегнуть ко лжи.

Ей ответила Фелисити.

— Катриона! Куда вы сегодня исчезли? Я так надеялась поговорить с вами. Вы здоровы?

— Да, все нормально, спасибо, Фелисити. И еще раз спасибо за вчерашний вечер.

— Вы должны обязательно прийти к нам еще раз, просто поужинать, чтобы я сама могла как следует поболтать с вами. — Фелисити с трудом верилось, что еще два дня назад она ощетинивалась при одном упоминании имени Катрионы.

— Спасибо, с удовольствием. В любой день. А сейчас нельзя ли мне Коротко переговорить с Брюсом?

Сердце Катрионы начало биться быстрее, как будто выделившийся в кровь адреналин должен был смягчить ту ложь, которая сейчас слетит с ее уст. Она терпеть не могла подобных уловок, но чувствовала необходимость прибегнуть к обману.

— Привет, Катриона. Что такое? Что случилось? — грубовато спросил Брюс. У него был неудачный день. Ему не удалось побыть наедине с Линдой, поэтому он был даже рад, когда после пятой скачки Хэмиш вдруг прорычал, что с него довольно, и велел Минто складываться. Брюс не мог знать, что Хэмиш пришел в такое расположение духа, когда понял, что Катриона больше не появится.

— Я-то в порядке, а вот моя мама — нет. Нельзя ли мне взять отпуск на несколько дней и съездить домой?

— Почему бы и нет? Она что, тяжело больна?

— Честно говоря, пока что я толком ничего не знаю, но очень волнуюсь. Выеду завтра пораньше и увижу все своими глазами. Могу ли я в случае чего задержаться на несколько дней?