Шеба смахнула слезу со щеки.

— До свидания, мисс. Счастливого пути. — Среди чернокожего населения было принято желать счастья в пути.

— Благодарю вас за присланные книги, мисс Эмма, — добавил Дэниел.

— Надеюсь, тебе они понравятся, — и я тронула поводья. Аполло шел шагом. Я не оглядывалась, ощущая странную пустоту, которая родилась во мне — и потом посещала меня все чаще и чаще. Проезжая Ферн Галли, я встретила Джозефа. Он ехал навстречу мне в повозке и почти дремал. Он увидел меня и поприветствовал с довольно глупой ухмылкой.

— Добрый день, Джозеф, — сказала я и проехала мимо.

Встреча с Джозефом напомнила мне о небольшом приключении со сломанным колесом и о встрече с Чедом Локхартом. Теперь казалось, что все это происходило в ином мире, в котором жила совершенно иная женщина по имени Эмма Делани. Я вспомнила свое первоначальное раздражение при встрече с незнакомцем из Англии, свое удивление его юмором, взгляд его дымчато-серых глаз с опущенным веком, которое придавало ему либо странный, либо опасный вид, что и повергло Джозефа в смертельный страх.

Возможно, внешне я казалась другим людям все той же, какой предстала перед Чедом Локхартом в тот день, но я знала, что внутренне я была близка к какой-то решающей перемене в себе самой, после которой я уже никогда не смогу быть прежней. Тревога, которую я подавляла в себе во время разговора с Дэниелом, теперь будто подступила ближе, но я страшилась разгадать ее значение и отбрасывала сопутствующие ей мысли. Я позволила Аполло везти себя шагом по его воле и теперь отдыхала от мира, в котором мне не было места, но от которого не было и спасения.

Буря разразилась через три дня, объявив о своем пришествии тягостной тьмой, которая обратила день в ночь. По всему острову люди заметались в предчувствии атаки стихии, укрепляли двери и окна, укрывали скот и лошадей на подветренной стороне холмов, обвязывали веревками крыши домов и конюшен. Однако для защиты урожая таких культур, как кофе, бананы и сахарный тростник, ничего сделать было невозможно — разве что молиться о том, чтобы невидимый глазу монстр пнул нас только пяткой, проносясь на север в Атлантику. Рыбаки отводили свои лодчонки вверх по рекам либо укрывали их в заливах на морском дне под тяжестью камней, чтобы ураган не разнес их в щепки.

Я стояла у окна в своей комнате и смотрела вниз, в долину, окутанную темно-желтым мраком, думая о Дэниеле Чунге и его «Мисс Эмме». Это судно нельзя было затопить для безопасности, как рыбацкую лодку; ее нельзя было перегнать вверх по реке — у нее была глубокая осадка. Не мог спасти ее лодочный ангар: ветер и волны могли унести его прочь, как сухой лист.

Если ураган придет с юго-востока, Очо Риос окажется на подветренной стороне острова, таким образом, пострадает меньше, чем графства Св. Томаса и Св. Эндрю, которые примут на себя удар стихии. Но даже тогда шхуна Дэниела, отнявшая у него два года, окажется в серьезной опасности; со страхом в душе я предполагала, что он решится выйти в открытое море и попытается там переждать шторм.

Когда мы с Оливером сели вечером обедать, начался дождь. Каждые пять минут небо разрывалось голубыми вспышками молнии. Голова моя разламывалась от боли, и, казалось, сам воздух насыщен электричеством. На Оливера предчувствия также действовали гнетуще. Хотя он сохранил свое обычное спокойствие и вальяжные манеры, в его взгляде я уловила какое-то возбуждение, а Соломону было отдано приказание отодвинуть занавес на окне, чтобы он мог наблюдать за разгулом стихии.

Мне показалось это глупостью. Ураган еще не пришел на остров — и мог и не прийти; но если ветер усилится, то он разобьет стекла в Диаболо-Холл, проникнув в незакрытое окно. Но я не высказала своих мыслей Оливеру. Он не беспокоил меня уже несколько дней, и мне не хотелось его провоцировать.

Встав из-за стола, он подошел к окну и задумался, глядя из него. Дождь и ветер били в раму, небо освещалось всполохами молний, гром напоминал рычание зверя. Оливер стоял, держа руки в карманах, расправив плечи, будто бросая буре вызов. Мне стало тревожно, но я пыталась прогнать страх и не думать о предупреждении Дэниела. Я тихо пробормотала извинение и пошла в библиотеку, но через полчаса, проведенных за чтением, головная боль усилилась, а глаза стало резать — и я была вынуждена отложить книгу.

Оливер был у себя в кабинете. Я постучала в дверь, он отозвался, и я вошла. Он сидел за столом и что-то писал.

— Да, Эмма?

— Я немного устала, Оливер, и пришла пожелать спокойной ночи.

— Очень хорошо, дорогая моя. Спокойной ночи и хорошего сна.

И он вновь склонился над работой. Я закрыла дверь и пошла к себе. Я думала о том, как точно был назван этот дом, по крайней мере, для меня. Вне сомнения, это имя происходило от названия горы Диаболо, но почему так назван был пик — я не знала. Я переступила порог Диаболо-Холла с радостным ожиданием и нашла здесь переодетого дьявола.

Бекки приготовила постель и положила передо мной ночную рубашку. Я разделась, надела ночную рубашку, причесала волосы, заплела две косы и притушила свет. Несколько минут я лежала в постели, прислушиваясь к звукам бури, стараясь вытеснить из головы мысли об Оливере. Я не могла надеяться и не могла даже молить о том, чтобы он обошел меня своим вниманием, поскольку и надежды, и мольбы, — все это означало вновь начать о нем думать. Лучше было думать о том, какие разрушения причинит ураган, если достигнет острова. То был более чистый, легче переносимый страх.

Я заснула. Когда проснулась, комната была освещена ярче, чем прежде. Я лежала на боку и ясно видела, что свет настольной лампы вновь был прибавлен. Часы показывали двадцать минут десятого: значит, проспала я недолго. Буря все еще билась в стены дома, но не стала, по всей видимости, сильнее. Я перевернулась на спину и приподняла голову.

Кровать была большой, без занавесок и канопе. Оливер стоял на некотором отдалении и медленно снимал с себя пиджак, остановив на мне свой пристальный взгляд. Я хорошо знала этот взгляд — и ужаснулась. И тут внезапный порыв ветра налетел на дом, стукнув в окна и породив угрожающий рев в камине, дымоход которого сработал в качестве огромной органной трубы. Я видела, как ноздри Оливера дрогнули от радости, а его глаза в свете лампы казались налитыми кровью.

Он бросил пиджак и стоял, уперев ладони в бедра, глядя на меня. Затем хриплым шепотом он произнес:

— Раздевайся. Раздевайся, Эмма!

Я медленно села в постели, и мой мозг будто пронзила страшная правда. С холодной, ужасающей определенностью я поняла: это миг окончательного выбора. Если я сейчас подчинюсь Оливеру или стану молча страдать, как это бывало раньше, то моя душа будет сломлена навсегда.

Могло статься, что это и была его единственная цель, и, достигнув ее, дальше бы он использовал меня как приевшуюся игрушку, время от времени. Эта мысль была искушением, темным и соблазняющим, поскольку в ее основе было избавление от страха и унижения, обещание мира и покоя через принятие его манер и образа жизни. И я, которая однажды была Эммой Де-лани, стану существом, мало чем отличающимся от мифического вуду… другими словами, от зомби, живущего среди нас мертвеца.

Оливер обошел кровать, будто зачарованный тем, что он прочел в моем лице. Он находился между мною и моим будуаром. Я откинула одеяло, затем внезапно отпрыгнула от него через всю кровать и бросилась к открытой двери его гардеробной. Он издал короткий напряженный смешок, полный возбуждения, и направился за мной. Закрывать дверь времени уже не было. Когда он настиг меня, я была у стола и схватила один из стоявших на нем серебряных подсвечников.

Я обернулась, держа подсвечник обеими руками, как меч. Незажженная свеча упала на пол. Воющий порыв ветра ударил в стекло и вновь отозвался в камине спальни рычащим зверем. Я так плотно сжала челюсти, что говорила сквозь зубы, и слова пробивались из горла, как через песчаные заносы.