Ему показалась неприятной эта фраза: «тысячу поцелуев». Тысячу поцелуев Ирмы, которая ему вовсе не нравилась… И какая фамильярность! Он бросил письмо на стол.

Утром следующего дня молодой француз-лакей, – приставленный специально к m-r le professeur[24], – доложил Шилаеву, что его спрашивает какая-то mademoiselle Lily[25] из магазина Claire. Лакей при этом очень тонко и вежливо улыбался.

– Какая m-lle Lily? – возразил искренно изумленный Шилаев. – Пусть войдет.

Лакей удалился – и через минуту на пороге показалась высокая и тонкая фигура девушки, одетой со вкусом. Шилаев подумал, что она даже слишком высока ростом и оттого кажется такой тонкой и грациозной. Из-под шляпки блестели голубые и милые глаза. И хотя девушка была блондинка, высокая и розовая – Шилаеву показалось, что она чем-то напоминает Антонину. Правда, на подбородке у нее тоже была ямочка и крошечный розовый ротик улыбался по-детски. Девушка живо подошла и, протягивая какую-то бумажку, быстро-быстро заговорила по-французски; Шилаев от неожиданности мог разобрать только, что она несколько раз произнесла его имя и потом имя M-re baronne Lenier.

Шилаев подумал было, что это записка от Ирмы. Он развернул бумажку. Но наверху был бланк магазина Claire, на имя m-me Lenier, а внизу несчастный Павел Павлович разобрал: «Costume – 850 francs»[26].

После долгих расспросов и целого потока слов живой m-Ile Lily – дело, наконец, выяснилось. Француженка была сейчас у Ирмы, чтобы получить по счету, но madame la baronne послала ее к monsieur, сказав, что заплатит monsieur. При этом девушка лукаво улыбалась и взглядывала на Шилаева исподлобья.

«Вот так ловко! – подумал Павел Павлович. – Вот тебе и баронесса! Восемьсот пятьдесят франков… Да есть ли еще у меня?»

Он хотел было одну минуту послать Ирму к черту с ее костюмом – но стыдно стало перед молоденькой Lily, которая ему очень нравилась.

Он вышел в другую комнату и принес деньги.

Француженка положила счет на стол и, поблагодарив, хотела удалиться.

Шилаев ее удержал.

– Вы у Claire служите, mademoiselle? Какая вы хорошенькая! Где вы живете, скажите?

Lily, как француженка, не могла не почувствовать некоторого уважения к monsieur, который так просто отдает чуть не тысячу франков за костюм их заказчицы (и какой костюм! она его видела). К тому же, вероятно, Шилаев понравился ей своим оригинальным, чисто славянским типом лица. Однако, она произнесла немного обиженно:

– Oh, monsieur, я живу с моей maman[27]. Она очень стара, но все-таки работает, и я ей помогаю. Мы живем очень скромно и замкнуто, и я люблю мою maman…

Она опустила глаза, но через минуту подняла их и с наивностью и добродушием прибавила:

– Но я каждый вечер прохожу по Rue Massena[28] в старый город…

Тетеревович был знаком с Модестом Ивановичем Рагудай-Равелиным и его женой, Антониной Сергеевной, еще в Петербурге. Знакомство было не близкое – но и не шапочное. Раза два Тетеревович приезжал к ним с визитом и как-то даже его пригласили на вечер. Антонина ему нравилась. Но ухаживать за ней он не решался. Слишком много – чувствовал он – нужно положить на это стараний и времени. А Тетеревович был довольно ленив. Леность являлась весьма естественным пороком при его тучной и болезненной комплекции. Кроме того, Тетеревович имел гигантское и какое-то неудобное самолюбие – уже ровно ни на чем не основанное. Что оно ни на чем не основано – он чувствовал и потому скрывал его по мере сил под остроумными и неостроумными шуточками. Кроме названных свойств, он обладал еще многими другими, дурными и хорошими. К хорошим, между прочим, принадлежало умение утешать себя в маленьких неприятностях жизни.

Когда он оставил намерение ухаживать за Антониной по вышеизложенным причинам – то принялся убеждать себя, что Антонина ему вовсе не нравится. И так хорошо убеждал, что вскоре ни для него самого, ни для окружающих не оставалось сомнений: Антонина ему точно не нравилась.

Получив двухмесячный отпуск и попавши за границу, Тетеревович несколько переродился. Он беспрерывно чувствовал подъем духа; приятное сознание, что он за границей, доставляло ему много минут невинного счастья. Он даже похудел. Не дававшиеся ему проклятые французские обороты немного усмиряли его пыл; но среди русских зато он рассыпался бисером и думал в это время, что никогда не был остроумнее.

Он сам не знал, почему скрыл в Cafe de Paris свое знакомство с Антониной. Он был слишком поражен, встретив ее в Монте-Карло, да еще под руку с Шилаевым, и даже не поклонился. А так как он похудел и вообще ощущал в себе непривычную живость – то Антонина ему опять понравилась.

Он сделал визит Рагудай-Равелиным и был приглашен обедать в воскресенье.

Зная, что он встретится там с Шилаевым – он решил прежде зайти к нему и объяснить как-нибудь свое молчание о знакомстве с его родственниками. Павел Павлович, рассерженный и надутый, собирался идти гулять, когда вошел Тетеревович.

– Здравствуйте! Не удивляйтесь моему нежданному посещению? Я на единую минутку. И причину посещения немедля объясню вам.

– Садитесь, я очень рад. Присядьте же, отдохните. Я никуда не тороплюсь. Потом вместе выйдем.

Павел Павлович забыл убрать со стола записку Ирмы и счет. После ухода хорошенькой m-lle Lily он долго смотрел на проклятый счет и злился. Эти 850 франков он отдал так себе, просто сдуру, ни за что ни про что. Не денег ему было жаль, а того, что он отдал их, как мальчишка, и ровно ничего не получил взамен. Да и не хотел даже ничего, потому что Ирма ему не нравилась.

Тетеревович заметил, что хозяин не в духе. Однако он, как ни в чем не бывало, шутил и разговаривал. Шилаев его почти не слушал. На него даже мало впечатления произвело известие, что Тетеревович знаком с его дядей и Антониной. Свободный от цепей чуждого языка, Тетеревович производил гораздо лучшее впечатление. Он не вертелся, не юлил, как многие франтики, тоже любящие остроумие – да излишняя живость была бы смешна при его комплекции; – напротив, желая смешить, он говорил серьезно, брал медленностью движений. Из пятидесяти его штук две или три были наверно очень смешны.

Павел Павлович, как говорится, начал «отходить» и вслушивался с большим вниманием в болтовню своего гостя. Тетеревович сидел у стола. Машинальным движением он протянул руку, взял две брошенные бумажки и взглянул на них. Павел Павлович вспыхнул. Тетеревович сам понял, что прочел нечто такое, чего читать ему не следовало – сконфузился немного и сказал:

– Pardon.[29] Я, кажется, нескромен…

– Нет, что за беда? – притворно-небрежным тоном произнес Шилаев, убирая бумажки. – Только если вы думаете… то даю вам честное слово, что вы ошибаетесь.

Тетеревович пожал плечами.

– Я не думаю ровно ничего такого, чего бы не думал раньше. А знаете, я уверен, что вы теперь начнете ухаживать за вашей миленькой родственницей. Что ж, она довольно интересная личность. К сожалению – на нас не обратят внимания: мы люди маленькие, а то бы и мы поухаживали. А вы ростом повыше – попробуйте!

– Вряд ли попробую, – сказал Шилаев. – Я очень занят, в гостях бываю редко. Да и жена скоро приедет из Петербурга.

– Представьте, а меня вчера Антонина Сергеевна о вашей жене спрашивала. Где она, приедет ли сюда?.. Я, конечно, не мог ответить на эти вопросы.

Павел Павлович сам удивился, как это его язык сболтнул про жену. Еще ничего не было решено.

– Да, полтора года не видались, – продолжал он. – Теперь есть возможность ей приехать, она была больна – и недавно поправилась.

– Скажите, вы долго намереваетесь еще пробыть за границей?