Но в библиотеке и ее покоях всегда горел огонь, и Кестрел научилась, как развести его в любом другом месте. Что, если поджечь дом и надеяться бежать в суматохе?

Один день застал ее за тем, что она, с силой сжимая в руке материал для растопки, внимательно изучала кромку портьер в своей гостиной. Затем ее хватка ослабла. Пожар будет слишком опасен. Она может в нем погибнуть. Она сказала себе, что именно поэтому вернула небольшие деревянные прутики к очагу и бросила их обратно в коробку. И вовсе не потому, что не могла вынести мысль об уничтожении фамильного дома Арина. Не потому, что в огне также могли погибнуть геранцы, которые здесь жили.

Если она бежит и направит на город имперскую армию, разве это не то же самое, что и убить каждого геранца в этом доме? Убить Арина?

В этот момент она разозлилась на его глупость, на то, что он научил ее такому опасному навыку, как разведение огня. Она злилась на то, как затронула ее мысль о его смерти.

Кестрел захлопнула крышку коробки с материалом для растопки и заперла за тяжелой дверью внезапно прокравшееся в ее разум горе. А потом покинула свои покои.

Она бродила по тому крылу здания, где находились комнаты слуг. Это был расположенный в задней части дома коридор небольших комнат с частыми одинаковыми дверьми мелового цвета. Сегодня геранцы занимались тем, что опустошали их. Выносились полотна в рамах. Кестрел смотрела, как какая-то женщина поудобнее ухватилась за переливчатую масляную лампу, оперев ее о бедро, будто несла ребенка.

Как и другие переселенцы, семья Айрекса превратила помещения для слуг в кладовые, а для рабов построила отдельный флигель. Личное пространство было роскошью, которой рабы не заслуживали, как считало большинство валорианцев… Что их и погубило, так как необходимость есть и спать в одном месте помогла рабам составить план освобождения от своих поработителей. Кестрел поражало то, как люди сами себе устраивали ловушки.

Она помнила тот поцелуй в карете в ночь Зимнего бала. Помнила, как все ее естество требовало этого.

Она тоже попалась в собственную западню.

Кестрел пошла дальше. Она спустилась по лестнице в рабочие помещения. На нижнем этаже было тепло из-за постоянных огней кухонь. Кестрел прошла мимо кладовой. Мимо прачечной, где парусами были развешаны простыни. В оживленной судомойне она увидела кадки с котелками и испускающей пар водой и пустые покрытые медью раковины, которые дожидались, пока в них не начнут мыть фарфоровые обеденные сервизы.

Кестрел миновала судомойню, но затем помедлила, ощутив, как ее лодыжки овеяло прохладным воздухом. Сквозняк. Значит, где-то рядом была открыта дверь наружу.

Это была возможность бежать?

Сможет ли Кестрел воспользоваться ею?

Станет ли?

Она пошла следом за потоком холодного воздуха. Он вывел ее в чулан, дверь которого была открыта. У стен стояли мешки с зерном.

Но источник сквозняка был не здесь. Кестрел направилась по пустому коридору дальше. В конце его на полу лежал бледный луч света. В помещение лился холод.

Дверь на кухонный двор была открыта. В коридор, кружась, залетели несколько снежинок и исчезли.

Возможно, сейчас. Возможно, сейчас она сумеет бежать.

Кестрел сделала еще один шаг. У нее екнуло сердце.

Затем дверь распахнулась шире, в коридор полился свет и в проеме показался Арин.

Кестрел едва не ахнула от неожиданности. Арин тоже был удивлен, увидев ее. Он резко выпрямился под весом мешка с зерном, который держал на плече. С быстротой мысли его глаза метнулись к открытой двери. Он опустил мешок на пол и закрыл за собой дверь.

— Ты вернулся, — сказала Кестрел.

— Я снова уезжаю.

— Чтобы награбить еще зерна с какого-нибудь захваченного сельского поместья?

Его улыбка была полна озорства.

— Повстанцам нужно что-то есть.

— И, полагаю, в своих битвах и грабежах ты используешь моего коня.

— Он рад помочь доброму делу.

Кестрел фыркнула и собиралась было повернуться и направиться обратно к выходу из рабочих помещений, но Арин спросил:

— Хочешь увидеться с ним? С Джавелином?

Она замерла.

— Он скучает по тебе, — добавил Арин.

Кестрел согласилась. После того как Арин перенес последний мешок зерна в чулан и дал ей свою куртку, они вышли во двор, прилегающий к кухням, и, ступая по его каменным плитам, достигли остальной части территории имения, где располагались конюшни.

В них было тепло и пахло соломой, кожей, травянистым навозом и почему-то солнечным светом, будто его запасли здесь на зиму. Кони Айрекса были элегантными красавцами. Резвыми. Когда вошли Кестрел и Арин, некоторые из них забили копытами в своих стойлах, а другой тряхнул головой. Но Кестрел видела лишь одного.

Она подошла прямо к его стойлу. Конь возвышался над ней, но опустил голову и ткнул ее в плечо, дыхнул в ее поднятые ладони и коснулся губами кончиков ее волос. Горло Кестрел сжалось.

Она так много времени провела в одиночестве. Мысль об этом не должна была ее настолько ранить, учитывая все остальное, но сейчас перед ней стоял друг. Погладив рукой бархатный нос Джавелина, Кестрел вспомнила, как мало друзей у нее было.

Арин держался поодаль, но сейчас подошел ближе.

— Прости, — сказал он, — но я должен подготовить его к пути. Надвигается вечер. Мне пора ехать.

— Да, конечно, — ответила Кестрел, с ужасом услышав в своем голосе приглушенный надрыв. Она почувствовала на себе взгляд Арина. Почувствовала заключенный в его глазах вопрос, осознала, что он увидел ее на грани слез, и это ранило ее еще больше, чем одиночество, потому что заставило понять: ее одиночеству не хватало его. Именно из-за этого она отправилась бродить по дому в поисках еще одного маленького урока.

— Я могу остаться, — сказал Арин. — Уехать завтра.

— Нет. Я хочу, чтобы ты уехал сейчас.

— Ты хочешь?

— Да.

— О, но как же то, чего хочу я?

Мягкость его голоса заставила Кестрел поднять взгляд. Она бы ответила что-нибудь — что именно, она не знала, — но тут Джавелин переключил свое внимание на Арина. Жеребец начал тыкать его носом, будто это был его самый любимый человек на свете. Кестрел испытала укол ревности. А затем она увидела кое-что, что вытолкнуло из ее головы все мысли о ревности, одиночестве и желаниях и разозлило ее. Джавелин тянулся губами к определенной части Арина, обнюхивая карман, размер которого идеально подходил для…

— Зимнее яблоко, — произнесла Кестрел. — Арин, ты подкупил моего коня!

— Я? Нет.

— Да! Неудивительно, что он так тебя любит.

— Ты уверена, что это не благодаря моей приятной внешности и обаятельным манерам?

Он сказал это легко, без сарказма, но по его голосу Кестрел поняла: он сомневался, что обладает хотя бы одним из этих качеств.

Но он был обаятельным. Радовал ее. И она никогда не сможет забыть его красоту. Она познала ее слишком хорошо.

Кестрел вспыхнула.

— Это нечестно, — сказала она.

Арин заметил прилившую к ее щекам кровь. Его губы изогнулись. И хоть Кестрел не думала, что он мог знать, какое действие оказывал на нее, просто стоя рядом и произнося слово «обаятельный», она не сомневалась: он всегда знал, когда имел преимущество.

Арин решил увеличить его.

— Разве теория войн твоего отца не включает в себя завоевание противника предложением конфет? Нет? Думаю, это упущение. Интересно… получится ли у меня подкупить и тебя?

Пальцы Кестрел сжались. Возможно, со стороны это напоминало злость, но злости она не ощущала. На самом деле, это был инстинктивный жест человека, оказавшегося перед лицом опасного искушения.

— Открой ладони, Маленькая Драчунья, — сказал Арин. — Открой глаза. Я не украл у тебя его любовь. Смотри. — И действительно, за время разговора Джавелин отвернулся от Арина, разочарованный тем, что в кармане ничего не обнаружилось. Конь уткнулся носом в плечо Кестрел. — Видишь? — спросил Арин. — Он знает разницу между простаком и своей хозяйкой.