— Мое слово может исправить это.

Он отвернулся.

— Я люблю заканчивать то, что начинаю.

Она намеревалась уйти. Намеревалась оставить его в шуме и жаре. Не собиралась больше ничего говорить. Однако вместо этого Кестрел запоздало осознала, что бросает ему вызов:

— В любом случае, ты со мной не сравнишься.

Он бросил на нее взгляд, который она хорошо знала: взгляд сдержанного презрения. Но сейчас Арин еще и рассмеялся.

— Где ты предлагаешь играть? — Он обвел рукой кузню. — Здесь?

— В моих покоях.

— В твоих покоях. — Арин с недоверием покачал головой.

— В моей гостиной, — сказала она и добавила: — Или в салоне. — Однако ей неловко было думать об игре с ним в «Клык и Жало» в месте, столь доступном для посетителей.

Он в раздумьях прислонился к наковальне.

— Гостиная подойдет. Я приду, как только закончу этот меч. В конце концов, у меня сейчас есть привилегии домашнего раба. Пора воспользоваться ими.

Арин начал говорить что-то еще, но замолчал, не отрывая глаз от ее лица. Кестрел почувствовала себя неуютно.

Она осознала, что он пристально смотрит на нее. Смотрит с изумлением.

— У тебя на лице грязь, — коротко сказал он.

И вернулся к своей работе.

Позже в ванной комнате Кестрел увидела, о чем он говорил. Как только она наклонила зеркало, чтобы поймать приглушенный янтарный послеполуденный свет, она заметила то, что заметил он, что заметила Лира, которая пыталась сказать ей. По ее высокой скуле к челюсти протянулась темная полоска. Отпечаток руки. Тень, оставленная грязной ладонью отца, когда он коснулся ее лица, чтобы скрепить заключенную между ними сделку. 

Арин принял ванну. На нем была одежда домашнего раба, и, когда Кестрел увидела его стоящим на пороге, его плечи были расслаблены. Не дожидаясь приглашения, он вошел в комнату, придвинул к небольшому столику, за которым ждала Кестрел, второй стул и сел. Он небрежно сложил руки и отклонился на спинку парчового стула так, будто владел им. Кестрел подумала, что он ведет себя как дома.

Однако столь же естественно он выглядел и в кузне. Кестрел отвела взгляд и выложила на стол карточки для «Клыка и Жала». Она осознала, что умение приспосабливаться к различным обстоятельствам было особым талантом Арина. Девушка задалась вопросом, как сама вела бы себя в его мире.

Он сказал:

— Это не гостиная.

— Да? — Кестрел перемешала карточки. — Но я-то считала, что ты мой гость.

Его губы слегка изогнулись.

— Это письменная комната. Или же, — он вытянул свои шесть карточек, — была таковой.

Кестрел набрала свою раздачу «Клыка и Жала». Она решила не выказывать любопытства. Она не позволит себе отвлечься. Кестрел разложила свои карточки гравировкой вниз.

— Погоди, — произнес Арин. — На что мы играем?

Она не оставила этот вопрос без внимания. Кестрел достала из кармана юбки небольшую деревянную коробочку и положила ее на стол. Арин поднял коробочку и потряс ее, прислушиваясь к тихому скользящему стуку ее содержимого.

— Спички. — Он бросил коробочку обратно на стол. — Едва ли послужат высокой ставкой.

Но что мог поставить раб, у которого ничего не было? Этот вопрос беспокоил Кестрел с того момента, как она предложила игру. Она пожала плечами и произнесла:

— Может быть, я боюсь проиграть.

Кестрел разделила спички пополам.

— Хмм, — ответил Арин, и они оба сделали ставки.

Арин расположил свои карточки так, чтобы видеть гравировку, но не показывать ее Кестрел. Его глаза быстро пробежали по картинкам, а затем поднялись к окружающей его роскоши. Это досадило Кестрел: во-первых, она ничего не могла понять по выражению его лица, а во-вторых, он вел себя по-джентльменски, отводя взгляд и позволяя ей ознакомиться со своими карточками без опасений, что она что-то ему выдаст. Как будто ей нужна была фора.

— Откуда ты знаешь? — спросила она.

— Откуда я знаю что?

— Что это была письменная комната. Я никогда не слышала ни о чем подобном.

Она начала знакомиться со своими карточками. Только увидев рисунки на них, она задалась вопросом, было ли то, что Арин отвел глаза, проявлением вежливости или он специально провоцировал ее.

Кестрел сосредоточилась на своем наборе, чувствуя облегчение от того, что это была неплохая комбинация. Тигр (высшая карточка), волк, мышь, лисица (неплохое трио, за исключением мыши) и пара скорпионов. Ей нравились карточки Жала. Их часто недооценивали.

Кестрел осознала, что Арин ждет, чтобы ответить на ее вопрос. Он наблюдал за ней.

— Я знаю, — произнес он, — из-за того, как эта комната расположена в твоих апартаментах, из-за кремового цвета стен и картин с лебедями. Здесь геранская леди могла писать свои письма или вести дневник. Это личная комната. Меня не следовало пускать сюда.

— Что же, — неловко ответила Кестрел, — теперь у этих покоев другое назначение.

Он выложил первую карточку: волк. Это означало, что она теряла шанс добавить к своей комбинации волка. Кестрел открыла лисицу.

— Но как ты узнал комнату? — настаивала она. — Ты был домашним рабом в прошлом?

Его пальцы дернулись на оборотной стороне карточки. Кестрел не хотела расстроить его, но так вышло.

— Во всех домах геранских аристократов были письменные комнаты, — произнес он. — Про это все знают. Любой раб мог бы рассказать тебе об этом. Например, Лира, если бы ты спросила ее.

Кестрел не осознавала, что он был знаком с Лирой — по крайней мере достаточно близко, чтобы невзначай обронить ее имя в разговоре. Разумеется, он был с ней знаком. Кестрел вспомнила, как скоро Лира ответила на ее вопрос о том, где находился Арин. Девушка говорила так, будто ответ плавал на поверхности ее сознания, подобно стрекозе, задолго до того, как Кестрел спросила об этом.

Кестрел и Арин играли молча, откладывая карточки, вытаскивая из колоды другие, открывая третьи, говоря только для того, чтобы повысить ставку.

Затем руки Арина замерли.

— Ты пережила чуму.

— Ах. — Кестрел не заметила, что свободные рукава с разрезами приподнялись, обнажая кожу внутренней стороны ее предплечий. Она прикоснулась к короткому шраму над левым локтем. — Да. Многие валорианцы заразились чумой во время колонизации Герана.

— Но лишь немногие получили помощь от геранцев.

Он не отрывал глаз от шрама.

Кестрел опустила рукава. Она взяла спичку и стала крутить ее в пальцах.

— Мне было семь. Я почти ничего не помню.

— Но я уверен, ты все равно знаешь, что произошло.

Она помедлила.

— Тебе это не понравится.

— Что мне нравится, а что нет — неважно.

Кестрел отложила спичку.

— Мы только-только переехали сюда с семьей. Мой отец не заболел. Думаю, у него была природная невосприимчивость. Он всегда казался… неуязвимым.

Лицо Арина напряглось.

— Но нам с мамой было очень плохо. Я помню, как спала рядом с ней. Ее кожа пылала. Рабам приказали разделить нас, чтобы ее лихорадка не усилила мою, а моя — ее, но каждый раз я просыпалась в ее постели. Отец заметил, что геранцев чума почти всегда обходила стороной, и даже если они заболевали, то не умирали. Он нашел врача-геранца. — Теперь ей следовало замолчать. Но Арин продолжал сверлить ее взглядом, и она почувствовала, что, если прервет рассказ сейчас, это будет ложью, которую он легко разоблачит. — Отец приказал врачу исцелить нас, или же он будет убит.

— И врач сделал это. — В голосе Арина звучало отвращение. — Испугавшись за свою шкуру.

— Не поэтому. — Кестрел посмотрела на свои карточки. — Я не знаю почему. Потому что я была ребенком? — Она покачала головой. — Он поранил мою руку, чтобы болезнь вышла с кровью. Как я понимаю, так делали все геранские врачи, раз ты узнал шрам. Он остановил кровь. Зашил порез. А затем развернул нож к себе.

Что-то мелькнуло в глазах Арина. Возможно, он пытался, как часто она сама перед зеркалом, увидеть ту девочку? Увидеть, что же такое в ней было, что врач решил спасти ее?