Неясные, двусмысленные утверждения привлекательны по другим причинам: в любой тайне есть внутренняя красота, и любая разгадка дается с трудом, что и делает ее ценной. У католиков есть даже специальный термин – «таинство», обозначающий нечто божественное, то, что невозможно объяснить. Таинства вызывают у верующих чувство благоговения, и я объясняю это наличием у данного феномена двух важных качеств – масштабности и невозможности сопоставить пережитое с существующими в сознании структурами. Согласно антропологу Майклу Хаусману, некоторые обряды инициации мужчин содержат в себе внутренний парадокс. Например, юношам предлагается помыться в грязной луже. Их бьют, если они не делают то, что им велено, и бьют, если делают, потому что они становятся еще грязнее.

Четкость объяснений тоже притягательна – по другим причинам, – и духовенство успешно работает сразу по двум направлениям: культивирует таинственность и разъясняет какие-то вопросы. Но в общем и целом аналитическое мышление – злейший враг религии. Психологи Уилл Жерве и Ара Норензаян установили, что люди с аналитическим складом ума, как правило, менее религиозны, и если побудить человека мыслить аналитически, он становится менее религиозным.

У Паскаля Буайе есть интересная теория, объясняющая существующие религиозные обряды. Некоторые из этих обрядов знаменуют собой важные изменения в общественном статусе человека: он становится взрослым, вступает в брак, получает диплом и т. д. Однако многие из подобных событий являются не внезапными, а происходят постепенно. Функция социального ритуала – зафиксировать точный момент (даже если его выбор, по существу, произвольный), когда общество должно считать эти перемены свершившимися. Вот почему так важна публичность свадеб и юбилеев.

И как же это связано с религией? Оказывается, невозможно провести четкую грань между ритуалами религиозными и нерелигиозными. Люди могут находить их важными независимо от отношения к существованию сверхъестественных сил, а в некоторых обрядах сверхъестественные силы участвуют лишь косвенно.

Поскольку после этих ритуалов положение людей в окружающем мире, как правило, несколько меняется, порой создается впечатление, что эти перемены вызывает сам ритуал, что он не просто знаменует период в жизни, когда они происходят. После свадьбы все в жизни меняется. Но как это могло произойти. Каким образом бар-мицва превращает мальчика в мужчину? Это самая настоящая неконгруэнтность, нуждающаяся в объяснении, и вот тут на выручку приходят боги и духи. Привлечение сверхъестественных сил помогает объяснить вещи, которые в противном случае выглядели бы попирающими здравый смысл.

Интуиция подсказывает ответ, но она не дает объяснений. Пустота заполняется религией.

Притягивающие внимание неконгруэнтности бывают трех типов: абсурд, тайна и головоломка.

Иллюзионисты прекрасно иллюстрируют абсурд на практике. Я как-то наблюдал вживую выступление Пенна и Теллера. На протяжении почти всего выступления я смотрел на сцену, открыв от изумления рот. Подобно большинству зрителей, я понятия не имел, как они все это делали. Как дети, не сводящие глаз с кукольного спектакля, изображающего невероятные вещи, мы были зачарованы неконгруэнтностью, разворачивающейся на наших глазах. У них был один сложный фокус, исполнение которого занимало более пяти минут. Это было впечатляющее действо, и я не знаю точно, как они это делали, но одна идея у меня все-таки есть: в какой-то момент Теллер взял листок бумаги, мгновением раньше находившийся якобы в запечатанном стеклянном сосуде. Наверняка он незаметно подменил один листок другим. Я считаю, что весь пятиминутный фокус держался именно на этой подмене, которая заняла всего пару секунд. То, что казалось сложным и огромным, на самом деле сводилось к той же ловкости рук, с помощью которой дядюшка доставал монетку из вашего уха. В этом примере важно то, что решение неконгруэнтности, как правило, далеко не такое интересное, как сама неконгруэнтность. Хоть конспирологам это и не понравится, но сложные и загадочные события очень часто имеют довольно простое объяснение. За иллюзионистами и теми, кто называет себя экстрасенсами, наблюдать одинаково интересно, но разница между ними лишь та, что иллюзионисты не пытаются уверить достопочтенную публику в том, что они действительно волшебники. Нет, иллюзионист, конечно, может назвать себя волшебником, но зрители понимают, что это не всерьез. В то время как древний мозг заворожен наблюдаемой неконгруэнтностью, новый мозг понимает, что это всего лишь фокус.

Если иллюзионисты напоминают писателей-фантастов, то экстрасенсы похожи на авторов, «документально» описывающих целиком вымышленные события.

Экстрасенсы пытаются убедить и древний, и новый мозг в реальности происходящего. Чтобы трюки выглядели достоверно, они используют особые приемы. Например, при выполнении трюков, связанных с телекинезом, надо ограничиваться мелкими движениями. Если вы, желая продемонстрировать явление левитации, поднимаетесь высоко в воздух и начинаете крутить сальто, публика будет уверена, что вы используете тросы, но если вы силой взгляда на несколько сантиметров приподнимаете над столом скрепку, это выглядит куда более достоверно.

Еще более интересным шоу получается, если так называемый экстрасенс начинает уверять публику, что ничего особенного в нем нет, что он лишь научился использовать силу, которая дремлет в каждом человеке. Это взывает к нашему чувству надежды. Но на самом деле никакими особыми способностями так называемые экстрасенсы не обладают (это доказано многочисленными исследованиями). Они просто мошенники, втирающие очки публике. Некоторые из них действительно считают себя экстрасенсами, способными, к примеру, читать чужие мысли. Может быть, называть таких людей мошенниками несправедливо, но их действия так же деструктивны, поскольку способствуют распространению веры в паранормальные явления.

Такие неконгруэнтные феномены, как шоу экстрасенсов, интригуют нас, вызывая желание разобраться в сути происходящего. Такое состояние способствует учебе и поискам информации. Сталкиваясь с абсурдом, мы перестаем быть пассивными наблюдателями.

Во многих книгах жанра фэнтези, особенно написанных для детей, таких как «Чарли и шоколадная фабрика», «Алиса в Стране чудес» и «Волшебник страны Оз», читатели сталкиваются с абсурдными вещами, которые романист Энтони Фрэнсис охарактеризовал как «необъяснимые чудеса». Мы не думаем о том, что автор намеревался создать внутренне непротиворечивую модель мира, в которой можно было бы разобраться, поэтому трактуем такие необъяснимые чудеса на эстетическом уровне, не делая попыток найти возможное решение наблюдаемой неконгруэнтности.

Во многих романах и фильмах из категории ужастиков используется форма абсурда, которую я называю «необъяснимой ужасностью». Например, в романе Клайва Баркера «Проклятая игра» есть персонаж, у которого нет губ. Как нет, почему нет, автор не объясняет. Да и читатель не нуждается в объяснениях, просто эта черта делает описываемую сцену еще более пугающей и завораживающей.

Существует опасность того, что неконгруэнтность становится настолько масштабной, что аудитория даже не смеет надеяться на ее возможное разрешение. А если аудитория чувствует, что никакого скрытого паттерна нет, что ситуация неразрешима, интерес сразу же снижается. Я уверен, что интерес к персонажу без губ был бы еще больше, если бы в тексте имелась хоть какая-то информация, которую можно было бы интерпретировать как намек, как возможный ключ к разгадке.

Интерес вызывают и ситуации, в которых за описанием неконгруэнтности следует разгадка, как это имеет место в детективах, анекдотах и научных задачах. В детективах тайна сама по себе далеко не так интересна, как тайна в сочетании с ее последующим раскрытием. В дальнейшем я буду называть эту категорию сопровождаемых решением неконгруэнтностей тайнами. Данная тактика использует нашу любовь к неконгруэнтности (в начале истории), к паттернам и решениям (в конце). Таким образом, мы получаем удовольствие дважды.