Я нахмурился, понимая, что и не представляю, как объяснить эту фразу, так как не был уверен, что это значит буквально или почему повелось так говорить.

— Мм... я думаю, это значит просто... ну, как «вау, это ужасно». Я думаю, точно даже не знаю, как это объяснить. Это не то, что ты что-то отстаиваешь, понимаешь? Больше похоже на... некоторые говорят «полная задница», если это тебе поможет.

— Это грубо. Но думаю, поняла.

Мы проехали еще немного, и я обнаружил, что впервые за несколько месяцев могу легко разговаривать, даже смеяться. Я был так поглощен разговором с Луизой, что и не заметил, как над нами сгустились тучи, а потом было слишком поздно. Первые капли дождя уже падали нам на голову.

— Ух ты, — сказал я, — мы точно промокнем.

— Это просто дождь. Он нам ничего не сделает.

Как раз тогда над головой ударил гром и, в нескольких милях отсюда вспыхнула молния.

— Нет, не сделает, — сказал я, указывая ей на вторую вспышку, которая была уже ближе к нам, — но вот молния может. Мы на открытом пространстве, и она может ударить в нас.

Дождь набирал силу: те несколько капель, что упали нам на голову, превратились в настоящий поток. Пока мы собирали лошадей, чтобы отвести их назад в северное стойло, то уже промокли до костей, а дождь становился еще сильнее. Я изо всех сил старался смотреть на лошадей рядом с нами, на покачивающуюся голову Генри, на небо и молнии, но это было тяжело. На Луизе была надета белая рубашка, и ткань, прилипшая к коже, от воды стала совсем прозрачной. Если она и замечала, что я все время смотрю на ее грудь, то никак не выдавала этого. Я и правда пытался не смотреть. Хотя это было едва ли возможно. На ней не было лифчика, и ее маленькая, округлая грудь была видна в малейших деталях, я ясно видел темные круги, которые окружали ее твердые соски.

Я подумал, не предложить ли ей свою рубашку, такую же мокрую, но черную — она бы прикрыла ее — но потом понял, что если я это сделаю, будет очевидно, что пялюсь на ее сиськи. Так что я просто сидел тихо и старался смотреть на нее украдкой.

Только один раз я взглянул на нее и просто не смог оторвать глаза. Она выгнула спину и подняла лицо к небу, ловя высунутым языком капли дождя. Рубашка была буквально приклеена к ее коже, очерчивая изящный изгиб спины, немного выступающие ребра и дерзкую округлость грудей, которые тряслись при движении лошади. Я был загипнотизирован, словно в трансе.

А потом она открыла глаза и посмотрела прямо на меня. Рот у меня, должно быть, был приоткрыт. Она усмехнулась и затем оглядела мое тело. Моя рубашка прилипла к моему прессу и бицепсам, и полагаю, Луизе понравилось то, что она увидела, так как на ее лице было одобрение.

Тогда между нами что-то изменилось, напряжение росло посекундно. Луиза подвела свою лошадь ближе к моей, так что, когда мы ехали, наши ноги соприкасались. Прямо у нас над головой гремел гром, и так громко, что воздух дрожал от напряжения, а обе наши лошади натягивали поводья, нервно ржали, гарцевали, качали головой и тряслись. Волоски у меня на руках встали дыбом, а воздух, пропитанный кисловатым запахом, удушал. В этот момент мы двигались мимо небольшой рощицы низкорослых ясеней. Я услышал, как дважды прогремел гром, и увидел вспышки слева от себя.

Генри тихо заржал, попятился назад и стал гарцевать на задних ногах. Я прижался к его шее, опираясь, чтобы сохранить равновесие. Лошадь Луизы тоже пятилась назад, и даже при том, что я изо всех сил успокаивал Генри, не мог не оценить, как мастерски она обращалась со своей испуганной лошадью.

Когда ослепляющая молния белого цвета ударила в дерево в нескольких футах от нас, время как будто застыло. Сам воздух словно взорвался, и как будто волна накатила на меня с ураганной силой. Я почувствовал, как лечу со спины Генри. Когда я кубарем летел, слышал ржание лошадей, крик Луизы, стук копыт, и потом упал на землю. Я не мог дышать, ногам было холодно. Я стал глядеть в серо-черное небо, смотреть, как падает дождь, как порывы ветра швыряют капли, как прямо над головой проносятся рваные облака, вспышки молнии мелькают то у одной, то у другой тучи, угрожая снова ударить в дерево. Я смотрел, как в самое высокое дерево попала большая розовато-белая молния, и маленькие электрические разряды с шипением поползли вниз, по разломанному, дымящемуся стволу и стали танцевать на земле. Я все еще не мог дышать, в груди саднило, в легких жгло.

Почему моим ногам было холодно?

Я посмотрел на ноги и понял, что с меня слетели ботинки. Дыхание постепенно вернулось, и я с трудом поднялся на ноги. Кружилась голова, я шатался из стороны в сторону. Генри был в нескольких ярдах, гарцевал и убегал от Луизы, которая пыталась успокоить его, чтобы схватиться за болтавшиеся уздцы. Один мой ботинок застрял в стремени, а другой стоял на земле, ровно, как будто я сам его снял и поставил туда. Шляпа, унесенная ветром, валялась в нескольких футах.

Луиза ухитрилась схватить поводья Генри и привела его ко мне. Она увидела, что я встал, и бросилась ко мне, потащив за собой лошадей и, подбежав, переложила поводья в одну руку.

— Кейден, estás herido?[27]

— Что? — я не знал ни слова по-испански, и в любом случае думал, что еще не все шестеренки моего мозга заработали.

— Herido... ранен? Ты в порядке?

Она осмотрела меня, увидела мои промокшие белые носки.

— Твои ботинки, где они?

— Мне кажется, я в порядке. По-моему, в меня молния не попала. Хотя была близко.

Я схватил ботинок, который застрял в стремени Генри, но не смог вытащить его. Резина была приварена к металлу, и я заметил, что в том месте, где касалось стремя шкуры Генри, был ожог.

— Я думаю, молния ударила в дерево, и потом заряд перешел на стремя. Видишь, тут расплавилось?

Луиза оглядела ожог, а потом потянула за ботинок и вытащила его.

— Думаю, тебе очень повезло.

— Действительно, — согласился я, — чертовски повезло. Ты в порядке?

Морщась, я с трудом натянул ботинок обратно на ногу. Он потерял форму, но это было лучше, чем идти босиком. Другой ботинок был в порядке.

Луиза кивнула.

— Да, estoy bien.[28]

Мы стояли лицом к лицу. Грозовые облака ушли, и поднялся проливным дождем. Он был таким сильным, какой бывает только после ужасного шторма в Вайоминге. Лошади фыркали, Генри толкал носом мерина Луизы. Табун, наверное, продолжал двигаться, но точно я не знал. Мне нужно было найти лошадей и привести в северное стойло, но в тот момент все, о чем я мог думать, — Луиза, которая стояла в нескольких футах от меня. Она повернулась ко мне лицом и как будто подходила все ближе, ближе. Я почувствовал, как меня касается ее холодная, мокрая рубашка, и потом что-то мягкое прижалось к моей груди.

В этот момент каждая клеточка в моем теле была настроена на нее. Я даже не знал ее фамилию, но знал, что происходит. Я знал, что хотел этого. Хотел почувствовать, как ее губы прижимаются к моим. С тех пор, как увидел ее, я не думал о маме или папе, не думал о глухой боли в моем сердце, в моей душе. Я был не одинок. Я был Кейденом, а она — Луизой, и это все, что имело значение.

Я чувствовал, как ее твердые соски прижимаются к моей груди, а мои руки оказались на ее талии, и она прижималась ко мне всем телом. Ее карие глаза были такими большими. Длинные ресницы трепетали под дождем, мокрые пряди волос чернильного цвета прилипли к ее щекам, к подбородку, к шее. Я почувствовал, как ее руки легли мне на плечи, почувствовал ее дыхание на лице.

— Besame...

— Что? Я не... не говорю по-испански.

Мне показалось, что я догадался, о чем она сказала.

— Можно мне поцеловать тебя?

Она только улыбнулась и сильнее прижалась ко мне.

— Si. Именно это я и сказала.

Ее губы были теплыми прямо противоположно холодному дождю. Я чувствовал, как будто внутри меня все еще сверкает молния, бьет в тех местах, где ее тело касается моего. Она выгнула спину, прижав губы к моим, схватив меня за лопатки.