Ксантен взял пригоршню ягод. Он уже знал, что эту девушку зовут Глис Медоусвит и родители ее неизвестны. «Наверное, они из Хейдждорна, — предположил он. — Превысили квоту рождения детей, вот и пришлось отдать дочку искупленцам». Но как ни вглядывался Ксантен в ее лицо, он не находил черт ни одного из кланов Хейдждорна.
— Возможно, вы родились в замке Делора, в клане Казанца, — сказал он. — Девушки этого клана славятся своей красотой.
— Вы не женаты? — спросила она вдруг.
— Нет, — ответил Ксантен, и это была правда. Днем раньше он порвал с Араминтой. — А вы?
— Будь я замужем, я не собирала бы ежевику. Это занятие для девиц. Что привело вас в Дальнюю долину?
— Две причины. Первая — желание повидать вас. — Произнеся эти слова, Ксантен с удивлением понял, что не солгал. — В прошлый раз нам так и не удалось поговорить, и вот теперь мне захотелось убедиться, что вы по-прежнему веселы и очаровательны.
Девушка пожала плечами. Ксантен не мог понять, приятен ей комплимент или нет. Видимо, она знала: похвалы мужчин порой имеют печальные последствия.
— Кроме того, мне надо встретиться с Клагхорном, — добавил Ксантен.
— Он живет вон в той хижине, — холодновато произнесла она и снова стала рвать ягоды.
Ксантен поклонился и пошел к лачуге Клагхорна. Вскоре он увидел ученого, одетого в домотканые серые бриджи. Клагхорн колол дрова. Заметив Ксантена, он опустил топор и вытер лоб.
— А, Ксантен! Рад вас видеть. Как идут дела в замке Хейдждорн?
— Все по-прежнему. Почти никаких новостей.
— В самом деле? — Опершись на топор, ученый пристально посмотрел на Ксантена.
— На последнем собрании я дал согласие допросить пленного меха. А потом локти кусал, поскольку вас не оказалось рядом. В его ответах было много двусмысленностей.
— Расскажите, — попросил Клагхорн. — Быть может, я сумею вам помочь.
— Сразу после заседания я спустился на склад, где мех содержался под стражей. Он был голоден. Я дал ему сиропа и ведро воды. Полакав того и другого, он изъявил желание отведать рубленых моллюсков. Я приказал крестьянам доставить это блюдо с кухни, и мех проглотил несколько пинт фарша. Я уже говорил: этот экземпляр не был похож на остальных. Он не уступал мне ростом и не имел сиропного «мешочка». Я отвел его в другое место — на склад коричневой плюшевой мебели — и велел сесть.
Я смотрел на меха, а он — на меня. У него заново отросли колючки — наверное, он уже мог общаться со своими сородичами. Этот гигант без колебаний отвечал на мои вопросы и держался не так, как другие, — ни раболепства, ни подобострастия.
«Не могу понять, почему вы взбунтовались, — начал я. — Мы полагали, что создали вам вполне сносные условия для жизни. Мы ошибались?» — «Безусловно». Я никогда не замечал за мехами язвительности, но уверен, что пленный просигналил именно это слово. «Отлично, — кивнул я. — В чем именно?» — «Разве это не очевидно? Мы больше не желаем на вас работать. Мы хотим жить по своим обычаям и традициям». Услышав это, я удивился. Я и не предполагал, что у них могут быть какие-то обычаи, не говоря уже о традициях.
Клагхорн кивнул:
— Я тоже был удивлен, установив масштабы умственной деятельности мехов.
— «Но зачем убивать? — упрекнул я меха. — Допустим, вы хотите жить лучше, чем сейчас. Разве для этого необходимо нас уничтожить?» Задав этот вопрос, я сразу понял, что он сформулирован некорректно. Видимо, и мех так решил, но все же просигналил в ответ несколько фраз. Я полагаю, они означали следующее: «Мы должны действовать решительно. Этого от нас требуют ваши собственные правила. Конечно, мы могли бы вернуться на Этамин-девять, но нам вполне подходит и эта планета. Мы переделаем ее, приспособим для своих нужд, проложим широкие, скользкие дороги-желобы, выроем бассейны, возведем насыпи, чтобы загорать на них…» Наверное, мех не лгал, но меня не оставляло чувство, что он чего-то не договаривает. «Понятно, — кивнул я. — Но неужели все-таки нельзя без убийств? Вы могли бы перебраться куда-нибудь подальше, и мы, возможно, не стали бы вас преследовать». — «Это исключено, — возразил мех. — Вы сами считаете, что для двух соперничающих рас мир слишком тесен. Вы хотели отправить нас на Этамин-девять». — «Чушь! — возмутился я. — Фантазия! Абсурд!» — «Нет, — упорствовало это создание. — Недавно двое нотаблей из замка Хейдждорн добивались высшего поста. Один из них заверил нас: если его изберут, он любой ценой добьется нашего возвращения на родину». — «Какая ерунда!
Один сумасшедший не может говорить от имени всех людей». — «Да? Каждый мех вправе говорить за всех мехов. У нас один ум на всех. Разве у людей не так?» — «У каждого свои мысли. Человек, внушивший вам подобную чушь, — злой, нехороший. Мы не собираемся отправлять вас на Этамин-девять. Вы снимете осаду с Джейнила, вы берете себе место для поселения, где-нибудь подальше отсюда, и оставите нас в покое. Согласны?» — «Нет. Дело зашло слишком далеко. Мы перебьем всех людей. Что сказано, то сказано. Двум расам не ужиться на одной планете». — «Очень жаль. В таком случае придется тебя пристрелить, — сказал я. — Иначе тебе, возможно, удастся выбраться отсюда и убить кого-нибудь из дворян». Тут эта бестия бросилась на меня, и я убил ее с легким сердцем. Не знаю, смог бы я прикончить меха, если бы он сидел и таращил на меня глаза. Теперь вам известно все, Клагхорн. Катастрофа вызвана либо вами, либо О. Ц. Гарром. Похоже, О. Ц. Гарр тут ни при чем. Следовательно, виноваты вы, Клагхорн. Вы! Эта тяжесть — на вашей совести.
Нахмурясь, Клагхорн смотрел на топор.
— Тяжесть? Да. Вина? Нет. Неосторожность — да, злой умысел — нет.
Ксантен опешил:
— Клагхорн, меня поражает ваше хладнокровие! Раньше, когда О. Ц. Гарр и иные ваши недруги утверждали, что вы сумасшедший…
— Успокойтесь, Ксантен! — рассердился Клагхорн. — Хватит мне глаза колоть, в конце концов, это невежливо. Что я такого сделал? Да, я виноват — переоценил свои силы. Да, я решил отправить рабов домой, если стану Хейдждорном. Да, я провалился на выборах, а рабы взбунтовались. И хватит, мне наскучила эта тема! Знали бы вы, как меня раздражают ваши выпученные глаза и петушиная грудь!
— Ах вот как! Наскучила тема! Наскучило думать о том, что на вашей совести тысячи мертвецов?!
— Как долго прожили бы эти люди, не случись мятежа? Жизнь дешева, как рыба в море. Мой совет вам, Ксантен: перестаньте искать виноватых и попытайтесь просто выжить. Это не такая уж неосуществимая затея. Что вы на меня так тупо смотрите? Я говорю правду: спастись можно, но как — этого вы от меня не услышите.
— Я прилетел сюда, чтобы снести вам голову с плеч, — произнес Ксантен. Но Клагхорн уже не слушал его, снова занявшись колкой дров. — Клагхорн! — крикнул Ксантен. — Вы меня слышите?
— Ксантен, будьте любезны, оставьте меня в покое. Ступайте к своим птицам и кричите на них сколько угодно.
Ксантен круто повернулся и пошел по дороге. Собиравшие ежевику девушки бросали на него любопытные взгляды. Он остановился, оглянулся — Глис Медоусвит не было видно — и зашагал еще быстрее, чувствуя, как в душе закипает злость. И вдруг застыл как вкопанный. Футах в ста от упряжки птиц на упавшем дереве сидела Глис Медоусвит и разглядывала травинку с таким видом, будто держала в руке загадочную реликвию. Взглянув на птиц, Ксантен глазам своим не поверил — они не шумели и не ссорились.
Ксантен возвел очи горе, поковырял носком сапога землю и, глубоко вздохнув, направился к девушке.
Подойдя ближе, он увидел в ее распущенных волосах цветок.
— Почему вы такой надутый? — спросила Глис Медоусвит.
— Надутый? Нет. Просто я очень расстроен. Этот Клагхорн упрям как осел. Он знает, как спасти Хейдждорн, но не выдает своей тайны.
Она звонко рассмеялась:
— Тайны? Какая же это тайна?
— А разве нет? — растерялся Ксантен. — Он наотрез отказался говорить…
— Слушайте. А если боитесь, что птицы услышат, присядьте.
Он сел, и она зашептала ему на ухо. Наверное, Ксантена одурманило ее сладкое дыхание, иначе откровенные слова девушки не показались бы ему неприличными, а заставили бы задуматься. Он хохотнул:
