верила, в человеческом горе.
Шелихов поглядел на жену, вздохнул - знал, как страдает она, - не
стал отрывать ее от молитвы и, осторожно ступая, вышел из моленной.
- У Козлятникова узел развяжу, поеду! - решил он, забыв о
заказанной бане.
Пошел в свою комнату, отбросил крышку открывающегося со
звоном-пением сундука, в котором по купеческому обычаю хранил деньги.
Достал, не считая, горсть серебряных полтинников и выехал со двора с
Никишкой.
Козлятников жил далеко на окраине города, в Слюдяной слободе, за
впадающей в Ангару бурливой речушкой Ушаковкой. Перебрался он на эту
окраину по случаю того, что много лет находился под следствием и счел
за благо не мозолить глаза согражданам своим безбедным существованием.
Страшнее грозовой тучи навис мореход над Козлятниковым,
сочинявшим очередную кляузу для кого-то из своих клиентов-купцов, в
погоне за наживой вечно судившихся между собой. Вдохновение судейский
крючок черпал в стоявшем перед ним штофе водки.
- Рассказывай, всю пакость выкладывай без утайки,- угрожающе-тихо
сказал Шелихов и показал привезенную с собой суковатую дубинку. - Не
то... душу выбью! - рявкнул он вдруг так грозно, что Козлятников,
сразу поняв, зачем приехал к нему мореход, решил сдаться на милость.
- Не задержу, с-слово м-мое к-короткое, - выбивая дробь зубами и
поблескивая злыми хорьковыми глазками, вымолвил Козлятников. - Дело
было перед поездкой моей в столицу. Позвали меня Иван Ларионыч
Голиков, а у него сидел, когда я пришел, Лебедев-Ласточкин...
"Явишься, говорят, к Ивану Акимовичу Жеребцову и скажешь, мол, что
именитый рыльский гражданин и иркутский первой гильдии купец и наш
компанией Гриш... - Козлятников поперхнулся и опасливо поглядел на
морехода, не заметил ли тот его оговорки, - и Америки знаменитый
открыватель Григорий Иваныч Шелихов собирает и передерживает у себя,
творя великий соблазн, масонов и каторжников, за тягчайшие проступки
против величества сосланных. Просим распорядиться и каторжных в места
им приуготованные выдворить..."
Козлятников перевел дух, взглянул на сидевшего в глубокой
задумчивости Шелихова и - прошла первая гроза - гораздо смелее
продолжал:
- И когда в Иркутск господин Кайданов, вам очень даже известный,
приехали и на квартиру к Лебедеву - вы не догадались к себе зазвать -
стали, Иван Андреич напомнил свою жалобу и в подробности рассказал,
как вы старшую дочку за масона, извините, за Резанова, Николая
Петровича, выдали, а вторую, младшенькую, за черкесина кавказского,
повинного в оскорблении величества и вами из Гижиги сюда
вытребованного, отдать собрались. Из Петербурга и пришло сюда
распоряжение, а я, видит бог, тому непричинен, что Завьялов, для
храбрости перепустивши водочки, натворил, и всегда я к семейству
вашему с полным моим уважением...
Козлятников замолк. На него снова нагнали страх непонятные
действия Шелихова, который вдруг тряхнул головой - хватит, мол, с
меня, - вынул из кармана горсть серебра, усмехнулся презрительно и
стал раскладывать монеты в три стопки.
- Получи, падаль, иудову плату - тридцать сребреников и поделись
с теми, кои загубили неповинного человека... Стоило бы тебе хребет
сломать, - поглядел мореход на свою дубинку, - да жаль руки пачкать,
но гляди-и, - протянул Григорий Иванович, - еще раз наткнусь на твой
след - не быть тебе живу!
Плюнул с отвращением ему в лицо и ушел, потрясши ударом дверей
ветхий домишко.
Козлятников прислушался и, убедясь, что Шелихов уехал, дрожащей
рукой налил себе стакан водки. Екнул и осушил его до дна. Потом сгреб
оставленные на столе тридцать полтинников, подкинул их на ладони,
широкой, как лопата, передернул обиженно плечами - плевок глаз не
выест - и со вздохом, "за чужие грехи терплю", опустил деньги в
карман.
3
По дороге от Козлятникова Григорий Иванович раздумывал о людях и
обстоятельствах, приведших к гибели Ираклия.
Убийство ссыльного грузина в шелиховском доме, на глазах жены и
дочери, останется, что ни делай, безнаказанным.
Козлятников, сознавшийся с глазу на глаз, в смертном страхе перед
Шелиховым, в подлом сговоре, отречется от своих слов и, если нужно, с
крестным целованием. Мало того, иудовы сребреники, брошенные ему в
рожу, назовет подкупом моим, чтобы он, этот прохвост, донес на
почтенных людей вроде Голикова и высоких особ в Петербурге. Не
расхлебаешь каши!
Наместник? Генерал тоже, конечно, не поверит такому недоказуемому
обвинению. Он и так уже поступил строже, чем требовалось по личности
убитого: отрешил от должности пристава, исполнявшего высочайшее
повеление... "Что еще, - горько усмехнулся Шелихов, - может сделать
мне генерал в утешение? В покрытие крови Ираклия вспорет плетьми
казачишку-бурятина? Гавриле Романычу Державину написать, просить пред
царицей заступничества?.."
И тут же вспомнил, как Державин после сердитого отзыва о Глебовой
на его глазах целовал ручки ввалившейся к нему вместе с Альтести вдове
секунд-майора. Вспомнил и поморщился от сдавившей сердце острой
боли...
На счастье, подъехали к дому. Мореход с трудом выбрался из саней
и, пошатываясь, - до дна испил чашу людской злобы и своего бессилия -
вошел в сени.
Наталья Алексеевна не знала, куда и зачем выехал хозяин из дому,
и в большой тревоге поджидала возвращения Григория Ивановича.
Едва волоча налившиеся непомерной тяжестью ноги, Шелихов, как был
в шубе и шапке, со свисающими малицами, ввалился в столовую и
опустился на скамью у дверей.
- В баню не пойду... опять сердце схватило... Раздень! -
пробормотал он невнятно и внезапно окрепшим голосом крикнул: -
Голикова, ежели придет, не пущай ко мне!.. Убить могу!
Забыв обидную встречу с реки, Наталья Алексеевна проворными
сильными руками раздела мужа, с трудом довела до спальни и, надев
чистое белье, уложила в постель.
За несколько дней Григорий Иванович отлежался и оправился, но
никого, кроме Полевого, не принимал. Голиков, которому Козлятников уже
обо всем рассказал, утаив, конечно, только то, что он выдал Шелихову
причастность Ивана Ларионовича к интриге, закончившейся гибелью
Ираклия, был в беспокойстве и потому не добивался свидания с
мореходом.
Добровольное затворничество Григория Ивановича, готовившего
второе издание своей книги об открытиях, сделанных на северо-западе
американского материка, было как нельзя более наруку Ивану Ларионовичу
Голикову.
Пайщики пестрых по составу шелиховских компаний, особенно мелкие
и средней руки купцы, недаром больше опасались хитрого разума и
сноровки Голикова, изощренного на темных махинациях питейного откупа,
чем самовольства и диктаторских замашек "морского варнака", как они
окрестили Шелихова. Эту опаску песца перед волком Шелихов отлично знал
и умело пользовался поддержкой мелкого пайщика, сводя на нет все
попытки Голикова занять место первоприсутствующего директора компаний.
Голиков давно нашел применение своей деловой хватке. Пользуясь
отдаленностью колоний и сложностью проверки действий начальников
промышленных групп и поселений, он через своего подручного,
енисейского мелкого купца Толстопятова, задолго до гоголевского
Чичикова занялся операциями по скупке "мертвых душ". У родственников
русских добытчиков, умерших в колониях, Голиков приобретал права на
положенные им паи и полупаи по сходной цене. В этом содействовал ему
прожженный авантюрист, бывший главный правитель американских колоний
