порухи чести не нажить, по своему выбору, за кого ни попало и выдаст,

тогда Ираклия из дому выгонит, обидит насмерть человека, бессчастного

и безродного... Сохрани нас от такого зла, матерь божия! (* Предлога

(сибирск. диалект.).)

- А ты думаешь, я не углядел, не доведался, чем Ираклий с

Катериной дышат? И какой Ираклий человек есть - весьма понимаю и о

судьбе его забочусь не женским разумом... Ты не кручинься, как-нибудь

обойдется, - отвечал Григорий Иванович, понимая, что свадьбой в

далекой и чуждой Америке он не успокаивает тревогу своей подруги. - Я,

тебе ли не знать, камни и мели подводные за сто верст носом чую,

глазами вижу... Катьша и Ираклий давно у меня на ладони, и оказия эта

для нас особливо опасна. Враги мои, и здесь и в Петербурге, ничего не

пожалеют, чтобы Ираклия наново на Гижигу угнать, Катюшку в монастырь

запереть, замотать нас... Так и скажи обоим - ты им лучше меня

растолкуешь, и чтоб до свадьбы и думать не смели... и виду не

показывали, а на свадьбе... в Славороссии из пушек палить будем!

Благополучное, казалось бы, окончание щекотливого разговора

оставило Наталью Алексеевну не удовлетворенной, настолько они оба

по-разному искали и находили выход из великого затруднения.

Пушки, гремящие на свадьбе пичужки Катеньки в американской земле,

прозвучали в душе Натальи Алексеевны похоронным салютом ее надежде в

совете с мужем найти здравое и достойное решение вопроса. "Гришата

земли под собой не видит, невесть чего начитавшись из книг", -

удрученно думала она.

Шелихов же оставался верен себе: в переселении с семьей за океан

он искал спасения не только счастья дочери, но и заветного дела своей

жизни, встретившего в последнее время столько неудач и препятствий на

родине. В Славороссии Шелихов отводил Ираклию почетное место. Славный

зодчий прославит молодую страну как строитель ее дорог и портов,

адмиралтейства и сената. Николай Петрович Резанов на многое раскрыл

глаза именитому рыльскому гражданину: Шелихов научился ценить людей с

той стороны, которую российские купцы не умели в них разглядеть и сто

лет спустя.

Так, среди почета и довольства, пришедшего к Шелиховым на закате

жизни, мысли и чувства купца-морехода и его жены потеряли драгоценное

единство. Только при этом единстве Наталья Шелихова нашла в себе силы

разделить с мужем все превратности изумительного похода русских

корабликов-ладей в поисках восхода солнца, - похода, который оставил

за ней славу первой русской женщины, вступившей по своей воле на землю

Нового Света.

- Что б оно такое было, артишоки и спаржи? - неуклюже попытался

Григорий Иванович найти поворот в разговоре, продолжая читать книгу.

- Не слыхивала. Зверушки али рыбы какие? - холодно, вопросом на

вопрос ответила Наталья Алексеевна. - Аль на свадьбе угощать задумал?

- добавила с невеселой усмешкой она и ушла, ссылаясь на заботы по

хозяйству.

Наталья Алексеевна не делала больше попыток вернуться к трудному

разговору о судьбе Катюши и Ираклия.

Прикинув на досуге возможности и виды переезда с семьей за океан,

Григорий Иванович не мог не согласиться в душе, что сказал он жене о

свадьбе в Америке необдуманно, сгоряча. Не отдавая в том самому себе

ясного отчета, он больше, чем почетом и славой, дорожил мнением о нем

своей жены, неподкупной свидетельницы и судьи всех его дел и помыслов,

и боялся отказом от благородного и мужественного решения умалиться в

ее глазах. И все же уступать ей он больше не может: в уступках женским

просьбам и желаниям он дошел до предела.

Не слыша с некоторого времени оживлявшего дом звонкого смеха

дочери и приметив, что Ираклий не появляется за столом даже во время

обеда - эк их настращала мать! - Григорий Иванович решил подбодрить

упавшую духом молодежь.

Однажды как бы ненароком он зашел в девичью, где Катенька

проводила теперь целые дни за прилежным рукоделием с работными

девушками, среди которых было и несколько алеуток. Появление хозяина,

никогда почти не заглядывавшего в женское царство, всполошило девичью.

- О чем плакала, Катерина? - подходя к пяльцам и будто желая

разглядеть узор, с напускной строгостью спросил отец и поднял пятерней

за подбородок сморщившееся в испуганной гримасе лицо дочери. - Неужто

опять кошка наша нашкодила - котят принесла да потеряла? А я... гм...

я думал ее с приплодом в Америку забрать, как переезжать будем... Там

кошки вот как надобны. Баранов пишет, житья там нет от мышей и крыс! -

говорил он, придумав тонкий и обнадеживающий, как ему казалось, намек

на свадьбу с пушечной пальбой. - А я Ираклия ищу не сыщу в целом

доме... Не знаешь ли, где он хоронится? Ну, чего, чего ты? - привлек

он к себе дочь, заметив навернувшиеся в ее глазах слезы. - Все-то вы,

девки, обидел вас господь, на мокром месте стоите... Отвечай, коли

спрашиваю!

- Батюшка... не гневайся на него, батюшка! - чуть слышно

проговорила совершенно растерявшаяся Катенька. - Он... он ума решился,

день и ночь листы рисует, на полу разложивши... "Кончу урок, говорит,

сдам хозяину - тебе, батюшка, - и в скит уйду, нет мне жизни..." А

я... я тогда тоже в монастыре затворюсь и... маменька сказала, б-б...

благословит меня на это...

Рыдая, Катенька в изнеможении опустилась к ногам отца. Работные

девушки, чуткие к горю и беде ласковой и дружной с ними хозяйской

дочери, одна за другой тоненько заголосили.

- Тьфу, пропасть! - бурчал, растерянно оглядываясь по сторонам,

Шелихов. - Развели сырость и эти... С Порумбы, вот с кого пример

берите! - кивнул он на меднолицую кенайку, вывезенную в Иркутск из

Америки для обучения домоводству. Порумба с присущим краснокожему

племени стоическим спокойствием оглядывала плакавших девушек. -

Бережет девка слезы на важный случай... Сходи, умница, на склад,

получи фунт леденцу и плаксивых угости, чтоб гусли-мусли не разводили,

- проговорил Григорий Иванович, как бы прикрывая этим сладким выкупом

и свое отступление.

"Какой уж тут секрет любовь Катюшки с Ираклием, если двадцать

девок слезами над нею исходят? - тяжко вздыхал и безнадежно крутил

головой Шелихов, выбравшись из девичьей. - За такую вожжу компанионы

сибирские и столичные дружки не замедлят ухватиться и побольнее

хлестнуть, а за океан сбежать от гнусовых укусов - на лучший конец

полгода ждать".

- Отблагодарил, нечего сказать! - воскликнул растравленный

набежавшими мыслями мореход и ударом ноги распахнул дверь отведенной

Ираклию светлицы. - Чертил, чертил да и начертогонил такого, в чем и

главный бес ногу сломит... Ну, чего с тобой делать будем? - безнадежно

глядел Григорий Иванович на Ираклия, стоявшего на коленях среди

разложенных по полу чертежей.

Ираклий неторопливо встал, распрямился и широким движением

смахнул с черного бешмета приставшие соринки.

- Не имею вины пред тобою, хозяин мой и покровитель, - вспыхивая

румянцем, но тихо и сдержанно ответил молодой грузин. - Ни в чем не

порушил я честь кровли твоей, доверия и дружбы, которыми дарил ты

меня, а что полюбил и люблю твою дочь - это моя горькая судьба...

Наталья Алексеевна говорила с нами, я знаю твою отеческую заботу, но

я... я не могу жениться на Катерине Григорьевне. Я должен покинуть

твой дом... Ты знаешь, господин Шелихов, славный мореплаватель и

почетный купец, как я попал в беду и за что был сослан, куда и ворон

костей не заносит. У меня могли отнять родину, солнце и море, но чести

и разума отнять у Боридзе никто не сможет - я уйду!