Внизу, в третьем этаже, испанский пианист переходит на бравурный марш Шуберта, и Половцев, уступая гипнозу мелодекламации, вызывающим грозным тоном рассказывает об остроумных открытиях Рейхенгалльского съезда в области ориентации. Нам нужна ориентация не германофильская, и не антантофильская, и та и другая знаменуют тиранию еврейского капитала, нам нужна ориентация русская... Что это означает в переводе на язык практический -- никто не знает. Но даже такой человек, как H. E. Марков (не говоря уже о двух десятках преосвященных) выдал свое полное благословение...

   Энтузиазм аудитории на улице Боэси подымается до пределов, опасных для безопасности моей грузной соседки слева. Апоплексический румянец пожрал толстый слой пудры, веер сломан, и через минуту ее придется откачивать...

   А Половцев только начал, ибо внизу позавидовали верхним овациям и заиграли "Венгерскую рапсодию" Листа.

   В зале Рейхенгалльской гостиницы было нечто, способное воодушевить на подвиги Геркулеса: на стене красовался исполненный в трех красках, в лучшем типографском заведении Лейпцига портрет "Самодержца Всероссийского"...

   О, какая овация, какой взрыв... Даже печальный бессарабец повеселел и помахал стоявшим доселе в стороне национальным флагом. Соседка задохнулась, старика в кресле понесли к выходу: "Дайте атмосферы..."

   Половцев не унимается. Голосом, заглушающим отзвуки Листа, он сообщил, что, в первый же день работ Рейхенгалльского съезда, в Копенгаген, на имя "вдовствующей императрицы Александры Федоровны", была послана приветственная телеграмма и уже к концу второго дня получен милостивый августейший ответ... Ответ получился во время речи бывшего кадета, члена государственной думы Масленникова -- и саратовский депутат прямо и честно сказал: царь может быть только из славного рода Романовых. В подкрепление своей исповеди Масленников сослался на двух, ему лично несимпатичных авторитетов -- Милюкова и Ленина: 2 марта 1917 года Милюков сказал, что "без Михаила Романова Россия не переплывет океана революции", во все марты всех лет Ленин утверждал: "Либо Романовы, либо большевики -- выбора нет..."

   Сломан последний веер -- Половцев перешел к разбору грехов вождей белого движения. Жалеть их не приходится: увлекались левизной, находились в еврейских руках и не подняли над крышей своих ставок императорского штандарта. Не забыли в Рейхенгалле и интеллигенцию. Ею специально в течение суток занимался полковник Поляков, составивший свой доклад в духе обучения солдат по николаевскому уставу: сеяла крамолу, погубила Россию и в 1905 и в 1917, любила евреев, жалости не заслуживает.

   Земельную реформу и рабочий вопрос Половцев (под звуки "Шаконны" Баха) разрешил иначе, чем Рябушинский (без сопровождения музыки). Рябушинский отдавал всю землю крестьянам и все фабрики владельцам; Половцев сохранял землю за помещиками, а в отношении фабрик выражал полную готовность пойти на любой компромисс! Половцев объяснил, что он бы с удовольствием отдал и землю, но не может этого сделать по соображениям строго государственного характера: "Крестьянин-землевладелец не будет таким идеалистом, как помещик, и не захочет думать о народном образовании..."

   Внизу музыка кончилась и начался антракт. Половцев решил, что и ему пора отдохнуть. В качестве последнего гвоздя в гроб всех врагов, он решил притянуть кого-либо из лиц иудейского вероисповедания. Вспомнил доктора Пасманика и заявил, что вызов доктора принимает и, не теряя времени на стратегическую оборону, сам перейдет в наступление... За отсутствием Пасманика самосуд не состоялся, и дамы в шелковых чулках должны были залить свой темперамент цитронадом.

   После перерыва читали телеграммы и к автобусу опоздали. Шли пешком и ругали жидо-масонов.

VII

   Маленькому городу угрожает тяжкая нищета. Из тридцати тысяч беженцев, прибывших к осени прошлого, двадцатого года в Париж, едва ли одна тысяча привезла деньги, достаточные для безбедного житья, или хотя бы реальные ценности... Огромное большинство надеялось как-нибудь где-нибудь устроиться.

   Лучше чистить сапоги в Париже, чем прозябать в Москве!.. В принципе, нельзя не согласиться с этим честным силлогизмом, но вся беда в том, что Парижу не нужны новые чистильщики сапог. Одни чистят сапоги у себя на дому, другие вполне удовлетворяются чистильщиками парижского производства...

   В небольшой банк ввалился член правления одного из крупнейших южных предприятий, отдышался, вытер платком лицо, посетовал, что высоко живут, и потребовал места.

   "Да какое же мы вам место дадим, у нас штаты маленькие, все заполнено..."

   "Я за положение не держусь, -- успокоил беженец,-- вот, хотите, буду у вас кофе разносить, двери отворять..."

   Парижане подумали и сказали: "Видите ли, коллега, если вас взять кофе разносить, во-первых, надо нашего лакея прогнать и заплатить ему за месяц вперед, а во-вторых, вы же не умеете кофе разносить?!."

   В процессе обнищания русской эмиграции Париж лишь на год с небольшим отстал от Константинополя. То, что осенью двадцатого года уже составляло норму для Перы и Галаты, то к зиме двадцать первого года еще удивляет, еще тревожит русское Пасси.

   И в Константинополе эмиграция начала весьма шикарно: открыла рестораны с ценами в пять раз выше местных греческих, но зато с музыкой Гулески, с борщом по-малороссийски, с танцами Лидии Джонсон и Альперова... Галатские купцы вздыхали о наступающем кризисе, прибывшие новороссийские и одесские молодцы пренебрежительно улыбнулись, сказали, что греки о работе понятия не имеют, что товар нужно не продавать, а попридерживать... Сам комаринский мужик был бы доволен, увидя, с каким размахом снимались конторы, магазины, склады, с каким американским спокойствием продавалось последнее женино кольцо для устройства новоселья, ибо в новом городе, как известно по русским примерам, кредитоспособность добывается широким образом жизни...

   Пера зацвела плакатами, извещающими нашу почтеннейшую публику (так дословно и написали), что -- "Несравненная Рябиновая" еще не умерла, что в бутылках американского спирта еще сохранилась способность перевоплощаться в "английскую горькую", в "хинную" и т. д.

   Появились русские фотографии, где снимают хуже и дороже, но с исканиями, то есть человек, желающий получить полдюжины карточек для паспортного бюро, получает шесть картонок, изображающих расплывшегося идиота, которого не то что во Францию или в Англию, но и в советскую Россию пустить нельзя...

   Россия завоевала Перу, Галату, просочилась отчасти и в Стамбул. Если на Айя-Софии не был водружен крест, то зато по вечерам в шантане на улице Petits-Champs зашуршала стая одесских, екатеринославских, московских, ростовских звезд, которые "на счастье" требовали двадцать пять лир, т. е. раз этак в десять дороже Галатских гречанок... Но какие титулы, но какое воспитание, но имейте уважение к жене офицера, проливающего кровь за родину...

   Константинопольское веселье кончилось очень быстро: купцов за долги посадили в тюрьму, рестораны переделались в дешевые харчевни, звезды подешевели до двух лир. Совершилось буквальное осуществление знаменитой одесской формулы: богатые на биллиарде играют, а бедные в окно шары подбирают...

   Парижская эмиграция, имея перед глазами урок константинопольских родственников и знакомых, решила, что Турция не указ и что нельзя сразу без боя перейти на подбирание шаров. Надо попробовать самим сыграть на биллиарде, надо научить работать бездарных французов, у которых даже настоящих сосисок с томатом не достанешь ни за какие деньги...

   Константинопольская история повторилась во всех деталях и со всеми последствиями. Только в Париже она усугубилась двумя обстоятельствами: строгостью французских гражданских законов и чванной верой каждого беженца в присущее ему понимание французской психологии...