Выехав на Страстную площадь, я увидел посреди Тверской улицы разношерстную толпу, некоторые были в высоких папахах (впоследствии оказалось, что это были группы революционеров, собиравшиеся начать вооруженное восстание). Подъехав к этой толпе, я попросил их дать мне дорогу, на что они, как бы неохотно, посторонились, и я шагом доехал до своего дома. Это было около 10-ти утра. Как только кончился у меня доклад правителя канцелярии и я стал разбирать бумаги, раздался звук орудийного выстрела так близко, что все стекла у меня задребезжали, затем грянул следующий. Посмотрев в окно, выходившее на Тверскую, я увидал толпу, бегущую в панике со стороны Страстной площади; когда же эта толпа пробежала, то на панели напротив остались лежать два трупа — очевидно, шальные пули настигли их. Когда я поднялся наверх, где у меня было окно, из которого видна была Страстная площадь, то моим глазам представилась необычайная картина: на всех углах видны были группы людей в папахах, которые прячась, по одному выбегали за угол и куда-то стреляли. На площади стояли орудия, пехота, стрелявшие в разные стороны.
В это время раздался телефонный звонок, я узнал голос Ф. В. Дубасова, который меня пригласил сейчас же к нему приехать. Я ответил, что сейчас буду, и приказал как можно скорее подать сани. В это время ко мне вошел околоточный надзиратель, чтобы предупредить меня, что я отрезан от дома генерал-губернатора, так как все переулки вокруг моего дома заняты боевыми дружинами. Очевидно, и Дубасову это было доложено, так как в эту минуту раздался звонок телефона — Дубасов предупреждал меня, что он высылает для сопровождения меня полуэскадрон драгун. Действительно, через несколько минут мой дом был окружен этим полуэскадроном. Когда я уже садился в сани, директор гимназии, находившейся на Страстной площади, по телефону обратился ко мне с просьбой помочь, говоря, что у них было родительское совещание и что все родители в полной панике, не зная, как пробраться домой. Я ответил, что сейчас приеду, и приказал прямо ехать в гимназию, куда я и подъехал, окруженный драгунами. Расставив драгун цепью, я предложил всем родителям выйти на улицу под охраной драгун и идти скорее на Страстной бульвар, а оттуда по домам.
Когда я приехал к генерал-губернатору (революционеры, увидав внушительную силу, куда-то попрятались, так что даже не стреляли), то застал у него начальника штаба округа барона Рауш фон Траубенберга, градоначальника барона Медема и управляющего канцелярией А. А. Воронина. Решено было созвать совещание из представителей всех ведомств, общественных и сословных учреждений, чтобы осведомить всех о принятых и принимаемых мерах. Начальник штаба и градоначальник уехали, а я еще остался, чтобы помочь составить список членов совещания. Все это время по телефону поступали донесения от градоначальника, начальников войсковых частей, занимавших разные районы города; донесения эти были все тревожного характера.
Около 4 часов дня я попросил разрешения генерал-губернатора проехать домой проведать, что творится в губернии, просмотреть донесения, с тем чтобы вернуться к вечеру. Полагая, что теперь революционеры уже оттеснены со Страстной площади, я поехал в своей одиночке без эскорта, но доехав до площади, убедился, что переехать ее не могу — перекрестный ружейный огонь не прекращался. Тогда я приказал повернуть, надеясь свернуть в переулок и окружным путем проехать к себе. Но как только я въехал в Козицкий переулок, то сразу увидал, что попал не туда — на подъезде одного из домов развевался флаг Красного Креста и стояла группа в папахах (революционеры устраивали перевязочные пункты во многих улицах и переулках и для обозначения вешали флаги Красного Креста). Поворачивать было поздно, я приказал кучеру ехать полным ходом. Меня не узнали, и я проехал так быстро, что они и спохватиться не успели.
Выехав на Дмитровку, я хотел повернуть налево, но увидел опять группу в папахах, тогда пришлось взять вправо — меня заметили, но, очевидно, не узнали, так как послышались крики: "Офицер", и вслед за сим несколько человек, стреляя вдогонку, побежали за моими санями. Пули свистели, но ни одна не попала в меня. Доехав до Столешникова переулка, я повернул в Козьмодемьянский, тут уже стояла цепь полиции, и я благополучно вновь приехал в генерал-губернаторский дом, не имев возможности доехать до своего дома. Только вечером, уже около 10 часов я вернулся к себе, но не один, а в сопровождении взвода драгун. Так прошел для меня первый день московского восстания.
На другой день генерал-губернатор командировал в мое распоряжение 15 драгун, которые все время беспорядков оставались у меня во дворе для охраны моего дома, сменяясь через сутки. Из числа этих драгун четверо меня всегда сопровождали при моих выездах, а выезжать приходилось ежедневно по нескольку раз; к генерал-губернатору я ездил все время беспорядков по два раза в день, кроме того, приходилось ездить еще и к градоначальнику, и в штаб округа, и в губернское правление, и в Кремль.
Внутри дома мне пришлось изменить несколько порядок и переехать в комнаты, выходившие во двор, тем более что во многих окнах на улицу не было стекол, они были выбиты от сотрясения воздуха при пальбе из орудий и пострадали от шальных пуль. Эти комнаты ночью охранялись двумя внутренними часовыми, кроме того, стоял пост у ворот с подчаском на случай тревоги. От полиции в моем распоряжении был околоточный надзиратель и 6 чинов жандармского дивизиона, из них два конных для посылок.
В течение всего 9 числа, первого дня восстания, в разных местах города происходили стычки демонстрантов и революционеров с войсками. Местами начались отдельные нападения на городовых и одиночных военных. Много демонстрантов было арестовано, среди них курсистки и студенты, некоторые с револьверами. У женщин находили револьверы за чулками.
Первые выстрелы со стороны войск, как оказалось впоследствии, раздались в Москве на Страстной площади по толпе, избившей городового и сделавшей несколько выстрелов по проезжавшим драгунам, причем 2 драгуна, раненные, свалились с лошадей. Было столкновение и у Николаевского вокзала, где большая толпа революционеров пыталась захватить вокзал, чтобы прервать сообщение с Петербургом, но войска энергично рассеяли толпу. В эту же ночь произошло еще одно значительное столкновение на Тверской улице, против Триумфальных ворот, где боевая дружина, сняв провода электрического трамвая, устроила проволочное заграждение, чтобы казаки и драгунские патрули не могли свободно проезжать. Тут же были устроены баррикады из бочек, сорванных с домов вывесок, телеграфных столбов и т. д. При разгроме этих баррикад ночью было немало раненых, большинство увезено было дружинниками на извозчиках, одного извозчика, отказавшегося везти раненого, дружинники убили и завладели его лошадью.
Исполнительный комитет Совета рабочих депутатов особыми прокламациями объявил вооруженное восстание на 6 часов вечера 10 декабря, предписав даже извозчикам кончить работу к этому времени. Но вооруженные столкновения начались гораздо раньше этого срока, и 10 декабря восстание с утра уже было в полном разгаре. В этот день участились случаи нападений, разоружения и убийств отдельных чинов полиции и офицеров. На углу Тверской и Газетного переулка толпа напала на проходившего офицера и, сорвав с него погоны, когда тот выхватил револьвер, растерзала его. На Тверской, возле магазина Елисеева, был такой случай: какой-то юный субъект пристал к проходившему офицеру, требуя от него выдачи шашки. Офицер смутился, но в это время из парикмахерской Буланова выскочил какой-то полковник и спросил у пристававшего к офицеру, что ему нужно. Услыхав, что тот требует шашку, и заметив у него револьвер, полковник не долго думая выстрелил и наповал убил революционера. В этот же день по Малой Грузинской улице шел штабс-капитан 98 пехотного Лифляндского полка Горанский, эвакуированный с Дальнего Востока. Его настигли три дружинника и потребовали выдачи оружия, но штабс-капитан Горанский отказал, за что и был тут же убит.
