Из 12 бежавших поймано было случайно только три — постовому городовому показались подозрительными мужчины с женскими голосами, и он задержал их и препроводил в участок. Остальные очутились за границей, откуда год спустя, ко дню св. Пасхи, они прислали депешу в тюремную инспекцию с приветом: "Христос воскресе".
В результате пострадал тюремный инспектор Юферов, ему пришлось оставить службу, защитить его я не мог, так как при расследовании выяснились и упущения со стороны тюремной инспекции, а именно отсутствие наружных постов со стороны конторы, а также и недостаточная изолированность коридора от конторы, где помещалось каторжное отделение. Мне было очень жаль лишиться Юферова как честнейшего, энергичного и опытного чиновника, положившего за 13-летнюю службу свою в тюремном ведомстве немало труда и здоровья. Мне удалось только оттянуть его уход и сделать этот уход добровольным. В январе 1910 г. он оставил службу в инспекции, получив назначение по учреждениям императрицы Марии. […]
Что же касается охранного отделения и его начальника фон Котена, то дело было замято Курловым, а Котен был переведен в Петербург, получив таким образом повышение. Он был назначен туда начальником охранного отделения. Когда я был назначен товарищем министра и в мое ведение перешел Департамент полиции, ко мне по службе явился представиться фон Котен. Я его принял и заявил ему, что мы вместе служить не можем. Когда же он сделал удивленные глаза, то я прибавил: "Почему мы не можем служить вместе, вы должны понять лучше меня, вспомните побег из женской тюрьмы". Он опустил глаза, ничего не ответил и на другой день подал в отставку.
8 июля чрез Москву проследовал Лейб-гвардии Преображенский полк, возвращаясь из Полтавы в Петербург. Полк имел дневку, я воспользовался этим, пригласив офицеров родного мне полка к обеду. Они приехали ко мне после панихиды, которую они отслужили у гробницы великого князя Сергея Александровича. Я был очень счастлив, что мог принять у себя моих полковых товарищей.
С начала года я себя чувствовал неважно, сердце мое начинало пошаливать, и доктора настаивали на моем отъезде за границу в Наухгейм для лечения. Испросив для сего двухмесячный отпуск, я 24 июля выехал в Берлин, откуда по освидетельствовании меня профессором Френкелем направился в Наухгейм.
Курорт этот входил тогда в состав Великого герцогства Гессенского, владетельным герцогом коего был брат великой княгини Елизаветы Федоровны. Первое впечатление от Наухгейма было довольно отрицательное: местность ровная, однообразная, парк сравнительно небольшой, растительность довольно жалкая, масса гостиниц, меблированных комнат, отдельных вилл, окруженных садами. Я очень быстро нашел себе хорошую комнату на одной из вилл, чистую, просторную, за 30 марок в неделю. Доктор Янковский, к которому я обратился, мне очень понравился, почти все русские лечились всегда у него, он был уроженцем Варшавы, где он пользовался известностью как врач по сердечным болезням. На время сезона он всегда приезжал на практику в Наухгейм. Он прописал мне очень серьезное лечение, к которому я и приступил на другой же день моего приезда, начал брать ванны. Для лечения в Наухгейме все было отлично приспособлено, ванное здание было роскошно отделано со всеми последними усовершенствованиями.
Приехал я в Наухгейм усталый и измученный, чувствовал себя плохо, и потому все меня раздражало, все мне не нравилось, раздражала меня вылизанность в парке, излишняя немецкая аккуратность, проявляемая во всем, всевозможные немецкие предупредительные надписи, как, например, надписи на почтовых ящиках: "Не забывайте написать адрес, наклеить марки", как будто все люди это какие-то идиоты, или, например, в лесу, в какой-нибудь прогалине, откуда открывался самый обыкновенный вид на поле, надпись: "SchЖne Aussicht" (красивый вид).
В Наухгейме я встретился с милейшими москвичами профессором А. А. Корниловым и доктором Лянтцем, которые тоже приехали лечиться. Я был очень рад их видеть, и мы ежедневно вместе где-нибудь обедали и делали прогулки. Вообще же я старался избегать знакомств и потому не появлялся вовсе в курхаусе, куда к 4–5 часам дня на музыку стекался положительно весь Наухгейм. Но когда в первый праздник я отправился к обедне в русскую церковь, то сразу был окружен и знакомыми, и полузнакомыми, среди коих я встретил баронессу Старк, муж которой в то время был курдиректором в Наухгейме. Она была русская и вышла замуж за барона Старка, когда тот еще был шталмейстером при великой княгине Марии Александровне, герцогине Кобургской, и приезжал с ее высочеством в Россию. Великая княгиня еще при жизни великого князя Сергея Александровича приезжала с ними несколько раз в Ильинское, где я с ними познакомился и подружился.
Баронесса Старк сейчас же меня пригласила к себе на чашку чая, так что пришлось нарушить свой уединенный образ жизни. У баронессы Старк я застал бельгийского сенатора графа Мерод с женой и герцога Мекленбургского — брата великой княгини Марии Павловны (старшей). Граф и графиня Мерод оказались очень интересными людьми, они очень много путешествовали, были очень образованны и изысканно любезны, я с ними очень сблизился и с удовольствием потом бывал у них. Жили они постоянно в Брюсселе, откуда и приехали в Наухгейм прямо на своих двух автомобилях.
Герцог Мекленбургский, с которым я встречался в Петербурге и которому был представлен во дворце великой княгини Марии Павловны, выразил большую радость при встрече со мной, а когда мы все вместе вышли от баронессы Старк, то пошел проводить меня до дому, был удивительно прост, говорил, что страшно скучает и надеется со мной часто видеться. Последние его слова меня очень смутили, так как это совсем не входило в мои планы, я хотел отдыхать и лечиться и вообще жить скромно, а герцог Мекленбургский любил проводить вечера в ресторанах, ужинать, слушать музыку. Мне удалось отклонить от себя эту честь, сославшись на лечение, которое мне необходимо было серьезно проделать и которое требовало, чтобы после 9 часов вечера я никуда не выходил.
Через несколько дней после этого я получил от графа и графини Мерод приглашение на обед, который они делали в честь герцога Мекленбургского. Обед был поистине царский, они жили тогда в лучшей гостинице, где занимали чудное роскошное помещение. Обеденный стол на 12 приборов утопал в цветах, сервировка была дивная, вина все были привезены из Брюсселя из погреба графа Мерода. Хозяева были милы, радушны и умели объединить гостей, так что все себя чувствовали хорошо и уютно.
Из Наухгейма я ездил во Франкфурт, где в то время была очень интересная выставка аэропланов. В то время воздухоплавание только-только начинало развиваться, и в Германии появились первые дирижабли — воздушные корабли. Два имени были на устах всех в Германии: Парсеваль и Цеппелин. Выставка была очень интересна, главное внимание всех, конечно, сосредотачивалось на дирижаблях этих двух великих имен.
Воздушный корабль Парсеваля представлял собой большой продолговатый шар, напоминавший большую сигару, с подвешенной лодочкой, на которой были установлены пропеллеры. Они и двигали лодочку, которую шар поддерживал в воздухе. У Цеппелина же пропеллеры были приделаны к шару, который также имел вид сигары, но несколько неправильной формы, а две лодочки для пассажиров были к нему привешены снизу.
Погода была очень хорошая. Шар Парсеваля на моих глазах вывели из огромного сарая-гаража; он весь блестел золотистым шелком. Раздался свисток — как на железной дороге — пошел в ход мотор; раздался второй свисток — заходили висевшие с обеих сторон лодочки пропеллеры, завертелись, и шар вместе с лодочкой стал быстро подниматься, направляясь к Висбадену. Это было так быстро, так необычно, так красиво, так легко, что можно было ахнуть от удивления. Меня охватило настроение чего-то важного, какого-то громадного события в поступательном движении человечества, которое ни понять, ни оценить не умеешь и не можешь, но что наполняло меня всего и от чего я долго не мог отрешиться. Теперь мы уже привыкли и почти равнодушно смотрим на летающие в далекой выси аэропланы, но тогда, когда это было так ново, так непривычно, то этот шар, который поднимался как птица и летел куда хотел, производил в душе волнующее чувство какого-то восторга.
