— Помню, государь!

— И женился бы, да ты, Лиза, не хотела. И как хорошо было бы нам обоим, да и всем!.. Случилась бы вот такая болезнь, как теперь, и я был бы спокоен. Ты походила бы за мною, Бог дал бы, и я поправился бы, а нет — так меня на троне заместила бы!.. Да вот не захотела ты тогда! А только думаю, что и не будучи венчана со мной, ты всё же после меня престол получить могла бы. Ведь ты — самая близкая мне по дедушке. Вот возьму да и назначу тебя моей наследницей.

— Нет, Петруша, не надо, зачем! Выздоровеешь ты, и у тебя будет свой наследник.

— Лиза, зачем ты смеёшься надо мною?

— Бог с тобой, Петруша, я и не думаю смеяться. Да и смею ли я?

— Нет, Лиза, мне не поправиться, я скоро умру! А знаешь ли, что выдумали Долгоруковы? Ведь они захотели обвенчать меня с княжной Екатериной. Я едва могу говорить, едва могу приподнять голову, а они меня венчать затеяли! И обвенчали бы, да, спасибо, Андрей Иванович вступился. И знаешь, для чего они думали сделать это? Для того, чтобы княжну Екатерину объявить после меня царицей. Ну да я хоть и больной, а замысел их понял. Ах, как мне надоели Долгоруковы, а в особенности князь Алексей Григорьевич и его дочь! — со вздохом вырвалось у государя. — Впрочем, княжна Екатерина боится ходить ко мне. И хорошо это, я очень рад — по крайней мере хоть последние часы своей жизни я проведу в покое. Одно мне тяжело, Лиза: что я с тобою больше уже едва ли увижусь на этом свете!

— Петруша, государь, зачем так говоришь, зачем? — не сдерживая более своих слёз, промолвила Елизавета Петровна.

— Слёзы, Лиза? Зачем? Тяжело мне от твоих слёз становится, ещё тяжелее!.. Не надо слёз, Лиза, не надо!

— Я не буду плакать, Петруша, не буду… Я уйду, а ты усни; сон подкрепит тебя.

— Нет, нет, не уходи, Лиза, побудь ещё со мною!.. С тобой мне так хорошо!.. Только, милая, не плачь… После моей смерти ты… ты будешь… — хотел что-то сказать умирающий император-отрок, но не договорил, так как опять впал в забытьё.

Цесаревна Елизавета Петровна, сдерживая рыдание, опустилась на колена пред образом и стала горячо молиться.

В то время, когда происходила эта беседа больного императора с тёткой, князь Иван Алексеевич Долгоруков находился в доме Шереметевых. По своему легкомыслию он почти совсем забыл, что у него есть обручённая невеста, и по целым неделям не заглядывал к ней. Но теперь тоска потянула его к любящему сердцу. Он услыхал от придворного медика о безнадёжном состоянии государя, своего друга и благодетеля; это страшно потрясло его, и, чтобы хоть немного порассеяться, он отправился к своей невесте.

Глубоко огорчало графиню Наталью Борисовну это безразличное отношение к ней жениха, однако она искренне, горячо любила его, и стоило ему посетить её, как она забывала всё своё горе и, наслаждаясь его присутствием, старалась возможно ласковее относиться к нему. Так и теперь она встретила князя приветливо и с видимой радостью и только позволила себе высказать ему лёгкий упрёк:

— Что это, мой свет, тебя давно не видно было?.. Уж ты меня, кажется, совсем забывать изволишь!

— Прости, Наташа! Всё недосуг.

— Так ли, князь? Ведь мне про тебя иное сказали.

— Что же именно?

— Что будто ты какую-то цыганку-красавицу увёз и насильно её держишь в своих лесных хоромах.

— Как! И про то тебе сказали? — с удивлением воскликнул Долгоруков. — И ты, слыша про меня такие слова, всё-таки не гонишь меня от себя?

— Зачем гнать? Разве женихов гонят? Их ласково принимают, сладко угощают и в передний угол сажают, — с милой улыбкой проговорила графиня.

— Покаюсь, Наташа, во многом я грешен, но про цыганку мои враги наврали тебе.

— Ну так я и знала! — радостно воскликнула графиня. — Ну, станешь ли ты, красавец, любимец государя, возиться с какой-то цыганкой!

— Не скрою от тебя, правда, я день или два продержал цыганку в своих лесных хоромах, но она тайком ушла оттуда. Хочешь — верь, хочешь — не верь.

— Верю, мой сердечный Иванушка, верю. Да и как же мне не верить тебе, моему будущему мужу?

— Ну, Бог знает, буду ли я ещё твоим мужем?! Моя судьба может сразу измениться! Знаешь ли, милая, я только что пред отправлением к тебе говорил с придворным лекарем, и он сказал мне, что болезнь государя смертельна, и не нынче-завтра он должен умереть.

— Бедный, бедный император! Он ещё так молод и уже должен умереть!.. — с непритворной горестью промолвила Наталья Борисовна. — Как мне жаль его!..

— А я так прямо места не нахожу себе из-за этого!.. Ведь не станет государя, не станет и меня; всё моё счастье было и есть в государе. Я держусь лишь близостью к нему и его благоволением. Врагов у меня без конца и счёта, но все молчат теперь, а умри государь — так меня со света сживут. И вот, Наташа, обдумав всё это, я решил сказать тебе, предупредить…

— Что сказать? О чём предупредить?

— А вот что: откажи мне, Наташа, выбери себе в мужья другого… Ведь умрёт государь — меня ждёт опала, а может быть, и ссылка.

— Да ты шутишь, Иванушка?

— Уж до шуток ли?

— А если не шутишь, то зачем говоришь мне такие слова обидные? Я люблю тебя, люблю всем сердцем, а ты говоришь, чтобы я отказала тебе. Разве можно?

— Ох, Наташа, родная! Не стою я твоей любви, не стою. Гони меня, выбери другого.

— Предоставь мне, князь, судить об этом!

— Пойми, Наташа: пока жив государь, до тех пор и я жив; не станет его — и меня тоже.

— Ты, наверно, про то говоришь, что если умрёт государь, то тебе не будет такой чести, как теперь? Ведь так?..

— Тогда меня живым съедят.

— И полно, Ваня!.. Авось не съедят! А если есть начнут, то подавятся, — с улыбкой проговорила графиня Шереметева.

— Так ты, Наташа, не прочь выйти за меня, даже если на меня обрушится тяжёлая опала?

— Об этом и слов не может быть. Я — твоя обручённая невеста и должна быть твоей женой.

— Голубушка, сердечная! — и князь Иван бросился целовать руки своей невесты, а она ласково коснулась своими устами его волос.

Если не счастливым, то успокоенным вернулся Иван Алексеевич во дворец и хотел пройти в спальню больного государя, чтобы вступить там на своё обычное дежурство, однако ему сказали, что у государя находится царевна Елизавета Петровна. Князь тихо подошёл к двери и услышал за нею глухие отзвуки двух голосов. Он не посмел помешать этой беседе и остался в соседней комнате, решив выждать, пока цесаревна удалится.

Несколько времени он остался один, но затем к нему подошёл возвратившийся во дворец отец и сурово обратился к нему:

— Ты что же здесь торчишь и не идёшь к государю?

— Там цесаревна Елизавета Петровна, — отвечал князь Иван.

— Как? Цесаревна Елизавета у государя, а ты торчишь здесь! Да разве не говорил я тебе, что твоё место при государе, что ты обязан неотступно находиться при нём?! И дурак же ты! Недогадливый дурак!

— Полно, батюшка, ворчать и ругаться.

— Да как же не ворчать и не ругаться? Зачем ты допустил цесаревну к государю?

— Меня не было. Я навестил свою невесту.

— Нашёл время ехать! Ох, Иван, сам ты погибнешь и нас на погибель тянешь.

— Не я вас, а вы меня к погибели тянете, — резко и сердито проговорил молодой князь. — Уйду я от вас… Делайте, что хотите, без меня, а меня оставьте, не впутывайте!

— Ну, ну, полно, полно. Сам пойми: теперь дорога всякая минута, а ты уходишь, оставляешь государя одного, — уже совсем мягким голосом проговорил князь Алексей, сразу вспомнив, какое значение имел у государя его сын.

— А вы где же были? — спросил у него князь Иван.

— У Катерины. Вот тоже девка! Сладу с нею нет… Говорю ей: «Поди хоть на одну минутку к государю, навести его!» — а она идти и не думает! Заразиться, вишь, боится. А вот цесаревна не боязлива, приехала… Ничего бы, кажись, не пожалел, лишь бы узнать, о чём она с государем говорила!

— А вы бы у стен спросили, — хмуро заметил князь Иван, — если вам так интересна эта беседа.

— Ох, Иван, Иван!.. Ты да дочь Катерина — Божеское наказание для меня!