— Государь к нам приедет, — самодовольно улыбаясь проговорил Долгоруков.

— Как! Неужели? — с удивлением воскликнула княжна.

— Да, да. Его императорское величество дал слово быть у нас в усадьбе.

— Это для нас — большая честь, — как-то холодно проговорила княжна Екатерина.

— Я думаю! А вот послушай, что я стану говорить. Скажи, ты счастья себе желаешь?

— Кто же не желает, папа?

— От тебя теперь зависит получить большое-большое счастье!

— Что же для этого надо мне сделать?

— Постарайся понравиться государю. Понравишься ему, он на тебе женится, и ты станешь императрицею… Поняла ли?

— Конечно, папа! Но, папа, не вышло бы с нами то, что случилось с Меншиковыми!

— Не бойся, Катя, я поведу дело совсем по-другому. Ты только постарайся понравиться государю.

— Понравиться… А если я не понравлюсь?

— Уж если государь хотел жениться на Марии Меншиковой, то тебе-то и сомневаться незачем: ведь ты много красивее и милее её…

— Но ведь я старше государя.

— Это ничего не значит! Да разве у тебя нет желания быть императрицей?

— Откровенно скажу, нет.

— Да ты с ума сошла?! — с неудовольствием проговорил князь. — Ведь это — такое великое счастье! Подумай сама только!.. Ведь ты станешь повелительницей величайшей в мире страны!.. А богатство, а власть, а могущество!.. Ведь все станут преклоняться пред тобой, и если повести дело с умом, то и себя, и всех нас прославить можешь!.. Это ли не счастье?! Да ведь не понимать этого — значит быть круглой дурой!.. Я даже представить себе не могу, как всего этого не понимать возможно!..

— Разубеждать вас я не буду, так как всё равно вы не послушаете меня; противиться тоже я не буду, потому что вы всё же поставите на своём, но скажу вам, что в этом неравном браке я вижу не счастье, а большое, большое несчастье…

— И ты про несчастье заговорила? Да что вы с матерью, сговорились, что ли, пугать меня каким-то несчастьем? Где оно? Откуда вы видите его?

— Ах, папа, папа, вы заблуждаетесь!

— Благодарю покорно! Уж ты учить меня вздумала? Живучи в Польше, у дяди, ты, видно, научилась там польским манерам? Но нет! — твои наставления я слушать не хочу! — закричал на дочь рассерженный князь.

— Я не понимаю, папа, на что вы гневаетесь? Ведь я сказала вам, что из вашего повиновения и воли не выйду. Вы желаете, чтобы я старалась понравиться государю-мальчику, приняла меры к тому, чтобы увлечь его, и я буду стараться, но что из этого выйдет, я не знаю, только думаю — мало хорошего…

— Ну, это мы увидим, увидим! А теперь ступай. Только прошу не забыть моих слов и готовиться к приезду государя! — уже совершенно раздражившись, закончил князь Алексей Григорьевич.

В ответ на слова отца княжна Екатерина лишь тяжело вздохнула и поспешно вышла.

«Что это значит? Я думал, Катя запрыгает от радости, а она чуть не плачет. Неужели её не прельщает быть женою императора? Уж не любит ли она кого? Надо постараться разведать!» — провожая взглядом дочь, подумал князь.

Император-отрок находился уже в Москве; его въезд в первопрестольную столицу со всем двором произошёл очень торжественно. Все улицы, по которым ехал Пётр Алексеевич, были запружены народом, собравшимся со всех концов Москвы навстречу государю и приветствовавшим его радостными криками, которым вторили колокола сорока сороков церквей московских.

Государь был весел и радостен и низко раскланивался с народом. Величавая Москва произвела на его молодую душу самое радостное впечатление и понравилась ему много больше Петербурга.

Император-отрок остановился в Лефортовском дворце, где торжественно представлялись ему высшее московское духовенство, генералитет и московские власти, и очаровал их своею любезностью.

— Наконец-то я в Москве, в милой, дорогой Москве, — весело проговорил он, оставшись в своём кабинете вдвоём с князем Иваном Долгоруковым.

— Москва, видно, государь, пришлась больше тебе по нраву, чем Питер?

— Несравненно, Ваня! Я думаю навсегда остаться в Москве. Пусть здесь будет моя резиденция. И народ здешний мне больше нравится, чем питерский.

— В Москве, государь, как-то привольнее, проще, да и повеселиться можно; около города леса отличные, есть где поохотиться.

— Да, да. Мы здесь, Ваня, вволю поохотимся с тобой. Я вот отдохну, побываю, где нужно, а там и на охоту.

— А с охоты, государь, к нам в усадьбу, на перепутье. Хорошо у нас там! То-то разойтись можно!.. Никого там, кроме нашей семьи, нет, делай что хочешь!.. И гульнуть, и потанцевать, и вволю по полям да лесам покататься можно! Приезжайте, государь, к нам, довольны останетесь!

— Непременно, Ваня, заеду. Твой отец звал меня, и я дал слово быть у вас.

— Твой приезд, государь, принесёт нам большое счастье, — с низким поклоном проговорил князь Иван.

— Знаешь, Ваня, я хотел бы приносить счастье не вам одним, моим близким, а всему народу, который вручён мне Богом. Я хотел бы делить с этим народом и радость, и горе и был бы счастлив, если бы весь мой народ благоденствовал, не ведая горя. Но достичь этого трудно, почти нельзя. У меня, к несчастью, немного таких верных слуг, как ты. Много около меня помощников, а положиться на них нельзя; ведь все не о благоденствии народном, а только о себе и о своих близких думают. Искоренить это зло у меня нет сил!

— Подрастёшь, возмужаешь, государь, тогда и сила у тебя явится.

— Я у Бога, Ваня, стану просить помощи… Бог даст силу искоренить зло и неправду в моей земле.

— Помогай тебе Бог, великий государь. А когда ты изволишь посетить царицу-инокиню Евдокию Фёдоровну? — меняя разговор, спросил Иван Долгоруков. — Её величество уже не раз осведомлялись об этом. Хочется ей повидать вас, да и вам по родственной близости поклон отдать ей следовало бы! Ведь, говорят, любит она вас крепко!

— Слышал я, Ваня, про это, знаю, и жаль её, бедную! И говорили мне, что немало ей перенести в жизни пришлось, а за что — и понять не могу! Так ты говоришь, она видеть меня хочет? Ну что ж, съездим к ней завтра, непременно завтра. Вели к моему отъезду готовым быть, Ваня! И Наташу с собой возьмём, и тётушку-царевну Елизавету. Слышишь, Ваня, непременно скажи им, чтобы приготовились.

— Слушаю, государь!

— Люблю я их, Ваня, ах, как люблю!.. Да ведь и ближе их никого у меня нет! Наташа-то — ангел кроткий, а тётушка-царевна! — с восторгом воскликнул Пётр Алексеевич, и его глаза вспыхнули особым огоньком. — Эх, да что и говорить о ней!.. Ведь это — красотка такая, что второй такой, поди, и не сыскать! И образованная-то она — ведь как по-французски-то и говорит, и пишет!.. А уж весёлая-то, весёлая!.. И песни-то поёт, и хороводы водит!.. И всё русское как любит!..

— Да, государь, вы правы! — с восхищением подтвердил и князь Иван. — Истинная королевна!.. Эх, вот уж невеститься она начала… ведь, наверно, у нас не останется, куда-нибудь в Европу замуж выйдет. Ведь слава-то о её красоте да живости и приветливости и там известна. Приедет к нам королевич какой-нибудь, либо принц, либо герцог, присватается к ней, да и увезёт её от нас. Подумаешь только, какое она счастье мужу своему даст, прямо-таки зависть берёт!..

— Как это так увезут её? — вдруг вспыхнул император-отрок. — Да разве мы отдадим её?.. Ну нет, это ещё мы посмотрим. Как же я без неё буду? Ведь я сам её люблю. Пусть-ка сунется кто-нибудь!.. Покажу я, как нашу красавицу отбивать!.. — И император в волнении даже забегал по залу дворца. — Ну нет, если так, то я и сам женюсь на ней!..

— Что вы, что вы, государь, да разве это можно? Ведь вы — её племянник.

— Ну так что ж! Ведь за границей-то это сплошь да рядом делается!.. А ведь и моя матушка покойная немка была и, даже сюда приехав, православной не стала.

— Так-то так, государь, — попробовал возразить Долгоруков, — но ведь вы-то — император православной Руси, и царевна православная. Никак этот брак невозможен! — настойчиво повторил князь Иван, тотчас же сообразив всю опасность подобного брака для планов своей семьи.