И не успел ювелир произнести эти слова, как перед лавкой остановилась карета. Из нее вышла дама, одетая в черное, и вошла к Лоредану.
Увидев ее, все встали, а Мак узнал ее и бросился навстречу.
— Простите, сударь, меня за столь поздний визит, — обратилась она к Лоредану, — но речь идет об очень важном для меня деле, — тут голос ее задрожал, — и я не могла ждать. Слуги сообщили мне, — прибавила она, поворачиваясь к Маку, — что ваши поиски были успешны.
— Да, сударыня, — несколько удивленно ответил Мак, который не мог себе объяснить, почему мадемуазель де Бовертю так волнуется и смотрит на него так пристально и странно.
— А медальон… при вас, здесь?
Мак снял с шеи портрет.
Мадемуазель де Бовертю, едва стоя на ногах, следила за движениями капитана.
Едва взглянув на медальон, она глухо вскрикнула.
— Это он, это действительно он!
И она окинула Мака восхищенным взглядом.
— И вы совершенно уверены, что этот медальон в самом деле принадлежит вам? И вам не отдал его кто-нибудь из ваших друзей? Вы никогда с ним не расставались?
Произнося эти слова, бедная женщина почти задыхалась.
— Да, сударыня, — ответил Мак, чувствуя, что он невольно начинает волноваться. — Я клянусь вам, что всегда хранил его с великой бережливостью, потому что в моем представлении это — портрет моей матери.
— Ну что же, взгляните хорошенько еще раз на эти черты и посмотрите мне в лицо: оно постарело, прошли годы, но, может быть, Господь сохранил достаточно сходства, чтобы вы узнали свою мать!
И мадемуазель де Бовертю открыла Маку свои объятия.
Капитан, слушая ее, бледнел все больше и больше. Когда она кончила, он радостно вскрикнул, бросился к ней и покрыл ее лицо поцелуями.
— Это правда, правда! Вы — моя мать, я узнал вас! О, как я счастлив!
И Мак с восторгом разглядывал эту знатную даму, весь ее нежный и благородный облик, не понимая, как он сразу не заметил поразительного сходства между ней и портретом.
— Нет, нет, не удивляйся, — сказала с улыбкой мадемуазель де Бовертю, разгадав его мысли. — Это сейчас радость вернула мне отблеск былой красоты. Я была так несчастна! О, дорогое мое дитя! Подумать только, что я тебя нашла… кардинал говорил мне о тебе, я знаю, что ты — храбрец! А какой ты красавец!
С самого начала этой сцены, немыми свидетелями которой были Лоредан и Сара, лицо девушки отражало все чувства Мака, но под конец она погрустнела.
— Что же будет с нашей любовью? — думала она. — Сын такой знатной дамы захочет ли жениться на дочери ювелира Лоредана?
Но ей недолго пришлось страдать.
— Дай я еще раз тебя обниму, — говорила мадемуазель де Бовертю. — Я так давно мечтала об этом дне и сберегала до него всю нежность своего сердца!
— Матушка! — ответил Мак, подставляя, как ребенок, лицо поцелуям матери. — И я тоже, представьте себе, не раз целовал ваш портрет, представляя себе, какое счастье целовать свою мать!
— Дитя мое дорогое!
— Ах, вы даже не представляете себе, насколько сегодня счастливый день! Дорогая Сара, подойдите и скажите моей матушке, что теперь у нее будет двое детей, которым очень нужна ее любовь!
Сара, покраснев, подошла к ним.
— Она полюбила меня, — продолжал Мак, — когда я был бедным наемным солдатом, она спасла мне жизнь. Ее отец с радостью отдал ее мне. Матушка, вы ведь тоже будете счастливы назвать ее дочерью?
— Дитя мое, — ответила мадемуазель де Бовертю, — не скрою, думая о тебе, я надеялась, что ты сделаешь блестящую партию, достойную нашего дома, достойную, — тут она понизила голос, — твоего отца, но Господь судил иначе, и нужно, чтобы та, которая была твоим ангелом-хранителем в трудные времена, оставалась им и в счастливые.
И она привлекла к себе взволнованную Сару и нежно ее поцеловала.
Мак сиял.
— А теперь, — продолжала мать Мака, — нужно немедленно известить обо всем кардинала. И есть еще одна особа, чьего соизволения мы должны испросить.
— Кто же это, матушка?
— Король, дитя мое, — еле слышно прошептала мадемуазель де Бовертю, — твой брат!
— Мой брат?! — воскликнул громко Мак, не будучи в силах сдержаться. — Так я — сын Генриха Великого?!
Мадемуазель де Бовертю склонила голову.
— Не нужно об этом говорить, — сказала она. — Сохраним это втайне.
Читатель догадывается, как прошел остаток вечера.
Мать и сын обменялись несчетным числом поцелуев.
Может быть, Саре и казалось, что, не будь здесь мадемуазель де Бовертю, Мак уделял бы ей больше внимания, зато теперь она знала точно, что у нее достанет времени взять свое.
Приключения капитана Мака на этом месте подходят к концу.
А бывает ли у истории лучшая развязка, чем счастье?
Эпилог
Пока комендант крепости Ла-Рош-Сент-Эрмель вместе с матерью, с которой он больше не расставался, делал последние приготовления к) свадьбе, правосудие не дремало и занималось делами некоторых действующих лиц этой истории.
И в одно прекрасное утро на том самом месте, где дон Фелипе хотел воздвигнуть виселицу для Мака, было воздвигнуто одиннадцать виселиц. Они ждали одиннадцать заговорщиков, одиннадцать предателей, хотевших продать Францию иностранной державе.
Будем честны. Кроме дона Хиля, все они умерли храбро.
А некоторое время спустя, Мак заступил на свою должность. В крепости Ла-Рош-Сент-Эрмель это был настоящий праздник: новый комендант был так молод и хорош собой, вид у него был бравый, а об руку с ним шла такая красивая жена — они повенчались еще перед отъездом из Парижа.
Мак и надеяться не смел на столь пышное торжество.
Даже его преосвященство кардинал Ришелье в знак признательности почтил свадьбу своим присутствием. Там был и сам король, потому что мадемуазель де Бовертю все ему рассказала.
И хотя Мак был полностью поглощен своим счастьем, он не раз во время церемонии всматривался в лицо короля, пытаясь понять, утешился ли Людовик после отъезда доньи Манчи.
Лицо короля стало спокойным. По-видимому, он был счастлив избавиться от мучивших его угрызений совести по поводу супружеской измены.
Испанка все угадала правильно. Она хорошо его знала!
Бедная донья Манча!
И сам Мак, не успев приехать в Ла-Рош-Сент-Эрмель, уже и думать забыл о своей возлюбленной на час. Счастье обладать Сарой вытеснило из его сердца все прошлое.
Мадемуазель де Бовертю так и светилась счастьем. Прежде всего, нужно сказать, что теперь она носила другое имя. Его величество король Генрих IV почтил ее своим вниманием, охотясь в Бюри. И Людовик XIII, протягивая ей в церкви перо, сказал:
— Госпожа баронесса де Бюри, будьте добры поставить подпись…
Король хотел, чтобы мать Мака не имела повода краснеть…
И, если бывший капитан перед всем светом носил имя и титул матери, он настоятельно требовал, чтобы в семейном кругу его называли прелестным именем «Мак», под которым он узнал Сару и обрел свою мать.
На своем гербе он также приказал изобразить мак, и не было для него большей радости, чем видеть летом Сару с этим цветком в волосах, когда она подходила, чтобы он ее поцеловал.
Впрочем, вокруг Ла-Рош-Сент-Эрмели во время созревания хлебов все поля краснели маками, и цветы стояли всюду — на окнах, в жардиньерках, в вазах на каминах, и все, казалось, пело: «Мак, мак!»
На семейном совете было решено, что первого сына назовут Маком, а второго — Васильком.
— Ну, а третьего будут звать Генрихом, — говорила баронесса де Бюри, бывшая мадемуазель де Бовертю, все еще не забывшая отца своего любимого сына.
Короче, только одно сердце в Ла-Рош-Сент-Эрмели не пело от счастья, и это сердце билось в груди бедной Перинетты.
— Ах, не вернется мой Сидуан! — вздыхала она.
Ведь в то время железных дорог еще не придумали, и от Парижа до Пиренеи было не близко.
А для Сидуана дорога с юга на север оказалась еще длиннее дороги с севера на юг, потому что туда он ехал на великолепных лошадях доньи Манчи, а обратно — на тяжелых и медлительных почтовых клячах.
