Мак уже некоторое время сидел с Сидуаном на первом этаже «Доброго Монаха».

Когда капитан вышел из дворца кардинала, Сидуан, не чаявший больше увидеть его, издал крик радости.

Его радость была очень велика, а поэтому он и не подумал рассказать Маку, что он только что видел дона Фелипе и сообщил ему о пребывании Мака у кардинала.

И может статься, что, если бы капитану это обстоятельство было известно, он не хлопнул бы Сидуана дружески по плечу со словами:

— Уф, пить хочу! Пойдем выпьем?

Сидуану подобное приглашение дважды повторять было не нужно. А кроме того, как читатель мог заметить, он был любопытен.

Он щелкнул языком, показывая этим, что у него в горле тоже пересохло, и пошел за Маком, надеясь на удовольствие выслушать рассказ капитана о его приключениях в кардинальском дворце.

Когда они уселись за столом в маленьком зале на первом этаже трактира, Мак спросил вина.

Сидуан смотрел на него.

— Умираю, пить хочу, — сказал Мак, наливая себе.

— Наверное, потому что много говорили, — заметил Сидуан.

Мак не ответил.

Но Сидуан не отступал.

— Кажется мне, что в кардинальский дворец не так-то просто войти? — сказал он.

— Не легко, — коротко ответил капитан.

И налил себе второй стакан.

Сидуан решил наступать более энергично.

— Монсеньор, — сказал он, — а вы не забыли о свидании, которое вам назначено на сегодняшний вечер?

— Нет, конечно, — ответил Мак, в первый раз не обратив внимания на то, что Сидуан величает его «монсеньором».

— На десять часов.

— Знаю.

— На равнине Мон-Сури.

— И хорошо.

Сидуан нанес решительный удар.

— А красивое имя: дон Руис Мендоза, — сказал он.

— Очень красивое, — подтвердил Мак.

Сидуан так и подпрыгнул на табурете и чуть не выронил стакан из рук.

— Значит, — спросил он, — я могу вас так и называть?

— Конечно, конечно.

Мак отвечал на последние вопросы своего слуги как-то рассеяно.

— Сидуан, — вдруг сказал он, — я дам тебе сейчас записку.

— Мне, монсеньор?

— Да, тебе.

— К донье Манче?

— Нет.

Сидуан нахмурился, а капитан расстегнул камзол, вытащил из-за борта дощечки и карандаш и сказал:

— Ты отнесешь эту записку Саре Лоредан.

— Опять? — воскликнул Сидуан.

И, воспользовавшись своим коленом, как пюпитром, Мак написал:

«Душа моя!

Все идет хорошо. Я только что от кардинала. Меня приняли великолепно и посоветовали мне согласиться и принять имя дона Руиса и Мендозы и командирование фортом Ла-Рош-Сент-Эрмель.

Значит, возможно, мне придется уехать сегодня вечером, и я не успею зайти поцеловать вашу белоснежную ручку. Но мыслями и сердцем я с вами.

Так вот, послушайте же меня, милая Сара: бедный капитан, который остался жить только из любви к вам, обращается к вам с нижайшей просьбой.

У каждой провинции есть свои цвета.

В Пикардии — это голубой, и если вам будет угодно вспомнить обо мне и прислать мне голубую ленту, которой вы были подпоясаны на балу у господина де Гито, вашего крестного, то я сделаю из него бант на эфес моей шпаги, и она будет отныне непобедима.

Ваш Мак»

Написав письмо, капитан капнул на него растопленным воском и оттиснул на нем печатку со своего перстня.

Потом самым устрашающим видом поглядев на Сидуана, который, впрочем легко пугался, он произнес:

— Слушай меня хорошенько.

Сидуан изобразил внимание.

— Ты пойдешь к Саре Лоредан и отдашь это ей.

— Хорошо, — сказал Сидуан.

— Она тебе даст взамен кусок ленты.

— И что?

— Ты принесешь его сюда, постаравшись не помять по дороге.

— Сюда? — спросил Сидуан.

— Да, сюда.

— Так вы будете меня, значит, здесь ждать?

— Да, и потому приказываю тебе не глазеть по дороге на лавки и лавочниц.

— Я туда и обратно.

И Сидуан вышел.

Оставшись один, капитан заметил, что кувшин опустел.

— Оля! — крикнул он. — Вина мне!

Подбежал трактирщик, мэтр Пернисон; тут капитан заметил, что пояс ему немного жмет, а шпага задевает за низкий столик.

Он снял пояс и поставил шпагу у стены так, чтобы до нее легко было легко дотянуться.

Хозяин вышел с пустым кувшином, потом вернулся, наполнив его, и, увидев, что Мак отцепил шпагу, снова удалился, забыв затворить за собой дверь.

Вдруг полуоткрытая дверь распахнулась настежь и в комнату ввалились двое.

Это были рейтары.

Мак в удивлении встал.

Один из них схватил шпагу капитана, а другой закрыл дверь.

— Что вы хотите? — закричал Мак.

— О, это совсем просто, — ответил один из них, — хотим заработать сто пистолей, которые нам дают, чтобы вас убить,

И оба они, обнажив шпаги, двинулись на безоружного Мака, первым движением которого было перескочить через стол и прикрыться им от нападающих.

Мгновенно он схватил табурет и, бросив его также легко, как ребенок бросает камешек, удачно попал в голову одного рейтара.

Рейтар тяжело плюхнулся на пол, выронив шпагу.

Мак прыгнул вперед и прижал клинок ногой к полу, но второй рейтар наступал на него.

Капитан сумел уклониться от удара.

Шпага рейтара проткнула пустоту. Мак наклонился, поднял лежавший на полу клинок и встал в позицию.

Все это было проделано с такой быстротой и ловкостью, что рейтар, которому Мак скамейкой разбил голову, не успел еще подняться, а второй, пролетевший вслед за своей шпагой, обрести равновесие, как Мак, прислонившись к двери, сказал:

— Боюсь, любезные, что вряд ли вы получите ваши сто пистолей.

И сказав это, он нанес одному из нападавших яростный удар. Тот в свою очередь отвел удар, но, прыгая назад, уронил шляпу.

Это была шляпа с широкими полями, наполовину скрывавшая его лицо. Когда она упала, стало видно, что лоб рейтара рассечен шрамом ровно пополам от волос до носа.

Как только Мак увидел это лицо, он отпрыгнул назад и в удивлении воскликнул:

— Жако!

Рейтар тоже отступил и воскликнул:

— Как, вы знаете меня?

— Черт побери, — ответил Мак, — у тебя-то видно, совсем память отшибло, раз ты меня не узнал!

И Мак скинул шляпу, открыв лицо.

— Капитан! — закричал рейтар, которого Мак назвал Жако.

Он уронил шпагу и упал на колени.

Услышав восклицание товарища и увидев, что он упал на колени, второй рейтар, который, поднявшись с пола весь в крови, собирался было снова ринуться на Мака, тоже остановился.

Все происшедшее объяснялось очень просто.

Человек, на коленях просивший прощения, был бывший солдат капитана.

В то время рейтары образовывали так называемый «вольный корпус». И хотя по большей части это были немцы, там было много французов, швейцарцев, испанцев и итальянцев.

Жако был самым настоящим французом, да еще вдобавок туринцем, а его попугайское имя досталось ему из-за его скрипучего и резкого голоса.

Огромный шрам, как бы деливший пополам его лицо, позволил Маку его узнать, хотя они и не виделись четыре-пять лет, то есть с тех пор, как был расформирован полк «Пуатевенских кавалеристов», в котором они оба служили.

Итак, Жако стоял перед капитаном на коленях и просил прощения.

Мак протянул ему руку и поднял его.

Второй рейтар предусмотрительно держался в отдалении.

— Ну, — сказал капитан, — теперь ты, может быть, объяснишь мне, с чего это тебе и этому дураку пришла в головы мысль меня убить?

— Вы же понимаете, — смущенно пробормотал рейтар, — что я вас просто не узнал…

— О, в этом я уверен.

Жако продолжал:

— Кардинал нас уволил.

— Ах, вот что!

— Ну, и мы с приятелем были очень злы.

— Так!

— И совсем без денег.

— И вам предложили сто пистолей за то, чтобы вы меня убили?

— Точно так.

И тут Жако, подобрав свою шпагу, завопил:

— Ну, этот-то мне за все заплатит!

— Кто?

— Да тот, кто обещал нам сто пистолей!

— А где он?

— Здесь, в трактире.