— Мне необходимо его увидеть.

— Это невозможно.

— Я не знаю такого слова.

— Так я заставлю вас его узнать.

Упорство Мака натолкнулось на не меньшее упорство.

— Сударь, — сказал он офицеру, — не будет ли вам угодно все же выслушать меня минуту?

— Говорите.

— Если вы пропустите меня к господину кардиналу, весьма возможно, что из кабинета я выйду уже арестованным, и меня препроводят прямо на Гревскую площадь, где и повесят; в этом случае окажется, что вы верно служили своему хозяину. Но возможно и то, что я выйду оттуда, уже будучи в большой милости, и, если события развернутся именно так, я обещаю вам мое покровительство.

Решимость и умение держаться принесли Маку успех. Офицер в точности передал его слова кардиналу.

Кардинал был не тем человеком, который велел бы выставить вон молодца, осмелившегося держать такие речи.

— Пусть войдет, — приказал он.

И Мака ввели в кабинет.

Ришелье сидел за письменным столом, а напротив него сидел тот наводивший на всех ужас капуцин, который вошел в историю под именем отца Жозефа или Серого Святейшества.

Любой другой на месте Мака растерялся бы и оробел под ледяным и холодным взглядом кардинала. Но Мак страха не ведал.

— Кто вы? — холодно спросил Ришелье.

— Монсеньор, — ответил Мак, — я — человек, которого ваше преосвященство приговорили к повешению.

Кардинал повернулся в кресле и несколько внимательнее посмотрел на красивого молодого человека, стоявшего перед ним без видимого страха и с улыбкой на губах.

— Ваше имя? — спросил он.

— Мак.

— Как?! Так это вы бежали из Шатле?

— Да, монсеньор.

— И вы осмелились явиться ко мне?

— Я пришел просить совета у вашего преосвященства.

Уверенность Мака в себе поразила грозного министра.

— Совета? — переспросил он.

— Я пришел спросить у вашего преосвященства, что я должен делать: вернуться в Шатле и дать себя повесить под именем капитана Мака или…

— Или?

— Или принять командование одной крепостью в Пикардии — Ла-Рош-Сент-Эрмель, которое мне предлагает король.

— Вам?

— Мне, дону Руису и Мендоза и Альварес и…

И Мак скороговоркой выпалил всю бесконечную вереницу имен, на которую давеча у Сидуана не хватило дыхания.

— Сударь, — строго произнес Ришелье, — еще никому не удавалось безнаказанно посмеяться надо мной.

— Бог видит, монсеньор, что подобная мысль и в голову мне никогда бы не пришла.

— Тогда объяснитесь.

— Все очень просто. Человек, который пользуется при дворе большим влиянием, дон Фелипе д'Абадиос…

Ришелье нахмурился.

— … добился у вашего преосвященства, — продолжал Мак, — приказа меня повесить.

— И что же?

— А сестра дона Фелипе д'Абадиоса, донья Манча…

Ришелье нахмурился вторично.

— … донья Манча похитила меня из Шатле и хочет, чтобы отныне я звался дон Руис. Если я на это соглашусь, то сегодня вечером на равнине Мон-Сури я должен иметь некое свидание по делам королевской службы.

— Господин Мак, — сказал кардинал, — вы — умный человек, и я обещаю вам, что, зовитесь вы Мак или дон Руис, повешены вы не будете. А теперь расскажите мне все, что с вами случилось.

— В час добрый! — подумал Мак. — Наконец-то я нашел человека, с которым можно поговорить.

По знаку Ришелье Серое Святейшество вышел, и Мак остался с первым министром наедине. Беседа их была долгой. Предмет же ее остался никому не известен.

Но выйдя, Мак сказал офицеру в приемной:

— Я думаю, сударь, что вы не прогадали, впустив меня.

И, бросив на него покровительственный взгляд, Мак удалился.

Читатель уже понял, наверное, что, если Мак, не без труда, но прошел к кардиналу, то с Сидуаном дело обстояло совсем иначе. Он вынужден был остаться у ворот Пале-Кардиналь.

Бедный парень горько плакал: он считал, что Мак уже погиб. Кардинал внушал всем непобедимый ужас. А ведь Мак вызвал гнев кардинала, и именно кардинал накануне приказал, чтобы его повесили.

Вдруг кто-то ударил его по плечу. Он обернулся.

Это был дон Фелипе.

— Что ты здесь делаешь? — спросил испанец.

— Жду моего хозяина дона Руиса! — утирая слезы, ответил Сидуан.

— А где он?

— Там!

И Сидуан указал на Пале-Кадиналь. Дон Фелипе полностью растерялся. Мак в Пале-Кардиналь? Что же это могло значить? Однако он взял себя в руки и стал задавать вопросы Сидуану.

— А откуда твой хозяин сюда пришел?

— От ювелира Лоредана.

— Ах, вот как!

И дон Фелипе как-то нехорошо улыбнулся.

Тут Сидуан заметил, что допустил промах, как это с ним частенько бывало.

— Простите, — сказал он, — я сам не знаю, что говорю. Он был не у Лоредана, а у…

И тут он замолчал. Дона Фелипе рядом с ним уже не было.

А испанец в это время вернулся немного назад и подошел к человеку, неподвижно стоявшему на углу улицы Бонзанфан.

— Дорогой дон Диего, — сказал он ему, — вы ведь видели дона Руиса?

— Да, несколько часов тому назад.

— Вы узнаете его?

— Безусловно.

— Тогда останьтесь здесь и внимательно наблюдайте за сторожкой кардинальского дворца.

— Хорошо.

— Когда вы увидите, что дон Руис выйдет оттуда, вы последуете за ним на некотором расстоянии.

— Прекрасно.

— И запомните, что с этого момента вы не должны терять его из виду.

Диего поклонился с видом человека, привыкшего повиноваться.

Дон Фелипе удалился.

— На этот раз, — прошептал он, — донья Манча сдастся перед очевидностью.

И он направился прямо к особняку на улице Турнель.

Донья Манча приказала никого не принимать, но дон Фелипе схватил лакея, преградившего ему дорогу, за пояс, отшвырнул в сторону и вошел.

Он проследовал через анфиладу комнат и дошел до молельни доньи Манчи.

— Это снова вы! — воскликнула она, с гневом глядя на него.

— Вы видите меня в последний раз, — сказал он.

— Что вы хотите этим сказать?

— Я пришел попрощаться с вами. Я уезжаю.

— Уезжаете?

— Да, в Испанию. Там моя голова и головы наших друзей будут в безопасности.

При этом в голосе дона Фелипе прозвучало такое беспокойство, что это произвело на донью Манчу определенное впечатление.

— Но что же случилось? Говорите! — воскликнула она. — Приказываю вам, говорите!

— Вас любит король, — сказал дон Фелипе, — и вас, может быть, и помилуют… А нас…

— Помилуют, вы сказали?..

— Да, все открылось… Вот уже час, как кардинал все знает.

Донья Манча в свою очередь побледнела.

— Мы провалились у самой цели, и это — ваша вина, сестра, — прибавил дон Фелипе.

— Да объяснитесь же вы, наконец! — закричала она.

— Мне хватит для этого нескольких слов, — сказал он. — Где капитан Мак?

— Пошел на встречу с заговорщиками.

— Ошибаетесь; выйдя от вас, он пошел к Саре Лоредан.

Донья Манча почувствовала, что кровь бросилась ей в голову.

— Вы лжете! — прошептала она.

В глубине молельни на аналое, покрытом бархатом, стояло распятие из слоновой кости. Дон Фелипе подошел к нему, положил на него руку и торжественно произнес:

— Донья Манча, клянусь вам, что это правда.

— Я верю вам, — глухо сказала она.

Минуту она подавленно молчала, а потом спросила:

— Но что общего между этим и тем, что заговор раскрыт?

— Постойте… Сара Лоредан любит капитана.

— Пусть так.

— А капитан, — вы можете в этом не сомневаться, — любит Сару Лоредан.

— Дальше! — в бешенстве воскликнула донья Манча.

— Сара Лоредан дала ему добрый совет, и он ему последовал.

— Какой совет?

— Пойти к кардиналу, рассказать ему все, что случилось за последние два дня и навести его таким образом на след заговора.

— Но это бесчестно! — воскликнула донья Манча.

— Не отрицаю.

— Нет, невозможно!

— Но, тем не менее, это так.

— О! А кто мне это докажет?

Дон Фелипе снова положил руку на распятие.