Вот на одном из экранов мелькнул Виктор – его лицо крупным планом среди деревьев. Он шел не опасаясь, предполагая, что отлично защищен темнотой. Вот он дошел до края терновника, огляделся, сильно прищуриваясь. Потрогал рукой место в траве, сел. Устраивается поудобнее…

Дверь позади Магнолии опять хлопнула. Стоящий рядом солдат вытянулся еще напряженнее.

Магнолия мельком оглянулась. Какой-то военный махнул солдату (тот, не начав рапортовать, смолк) и вполголоса обратился к Магнолии, кивнув на экран, где белело Викторово лицо:

– Теперь нет сомнений! Они затеяли что-то серьезное. Девка эта исчезла уже почти шесть часов назад, теперь и Виктор, похоже, собирается лыжи навострить. В своей комнате она так и не появлялась?

Вопрос был адресован солдату, стоявшему все так же навытяжку.

– Никак нет! – отрапортовал солдат. – Тишина!

– Во-во! Один только Безродко и поверил в эту чушь. Журнальчики все почитывает, благодушествует… Ошиблись мы в Юрии Ивановиче, крупно ошиблись!

– Разрешите доложить! – вмешался солдат (а может, он и не солдатом назывался – Магнолия как-то слышала, что у военных очень много званий – например, есть звание «генерал»).

– Давай, – согласился вошедший.

– Безродко звонил по телефону Иевлеву, просил срочно приехать. Причины не назвал, настаивал на срочности.

– Ого! – вошедший был неприятно удивлен. – Так, значит? Выходит, Степан Сергеевич, мы ошиблись в этой рыжей морде еще больше, чем я думал. Или его Иевлев перевербовал? А может, это все вообще их рук дело?

И обратился к солдату:

– Немедленно подбери все беседы медицины нашей за последние две недели. И – опять к Магнолии:

– Вряд ли, конечно, что найдется – я полагаю, в комнатах они на такие темы не беседовали, но вдруг да проговорились? Как полагаешь, Степан Сергеевич?

– Вряд ли, – облизнув пересохшие губы, отозвалась Магнолия. Она не понимала, что происходит. При солдатских разговорах ей бывало неприятно, но сейчас ей было мерзко, пакостно – до тошноты.

Этого не могло быть. Просто не могло! Эти разговоры, эти экраны – это был бред! Бред преследования. Вот он – эпицентр страха, – подумала Магнолия. Именно отсюда, от этих аккуратных, дисциплинированных военных, страх расползается во все стороны, запугивая и постовых, и поваров, и Юрка, и Доктора, – ведь Иевлев – это, наверно, Доктор?

– Ладно, – вошедший похлопал себя по карманам, что-то вытащил – может быть, пачку сигарет? Магнолия не разглядела. Ей противно было разглядывать этого человека. Он был гадкий человек. Никогда ей, в отличие от Виктора, не хотелось рассматривать гадкое, уродливое. Полураздавленный червяк, или оторванный, извивающийся хвост ящерицы, или красочные гангренозные раны в учебниках Юрка, как и этот человек, сладостно источающий страх, – все это было ну просто физически невыносимо!

– Ладно. Ждем еще, – вошедший взглянул на часы, – сорок минут. Если девка не найдется – ничего не поделаешь – объявляем тревогу.

Он лениво повернулся и вразвалочку вышел. А Магнолия осталась стоять в этой невероятно темной ярко освещенной комнате, безлюдной, хотя и битком набитой Исполняющими Приказы – одинокая, тошнотно-оглушенная…

На свежем воздухе, среди теплых, темных, наивно растопыренных во все стороны яблоневых ветвей, уничтожая, рассеивая изображение некоего Степана Сергеевича, одного из организаторов всеобщего страха, она чувствовала мстительное, постыдное удовольствие.

Все – никаких изображений военных! Никаких фуражек и касок! Хватит! Правда, тогда закрыт путь через ворота… Ну и плевать. Полезем, значит, напрямик. Не особенно выбирая дорогу, только отводя кое-как яблоневые ветки от лица, она зашагала в сторону забора.

Влезть на сетку оказалось невероятно трудно. Сандалии она сразу перебросила на ту сторону, а потом подтягивалась на руках, вставляя пальцы в ячейки сетки. Пальцы ног – особенно большие пальцы – мучительно застревали в переплетении проволоки, и она старалась не особенно опираться на ноги. Но время от времени это делать все-таки приходилось, чтоб хоть немного дать передохнуть рукам – уж очень больно проволока резала пальцы рук – до костей. Taк, что казалось: еще чуть-чуть – и ладони останутся здесь, а пальцы упадут с той стороны, рядом с сандалетами.

Сетка прогибалась под ее тяжестью несильно – Магнолия выбрала место рядом со столбом. Но наверху, когда пришлось перебрасывать сначала ноги, а потом и все тело на внешнюю сторону, Магнолия сильно поцарапалась о торчащие как попало проволочные штыри. Глаза, не привыкшие к свету звезд, различили внизу черную, слегка шевелящуюся – как бы мягкую и единую – массу кустарника. Усталость подсказала самый простой способ: сигануть вниз, а там – будь что будет…

Было – что было. Когда она выкарабкалась из кустов, то казалось – горит все тело, исполосованное и исхлестанное, а во рту было солоновато от крови с разбитой губы.

Но все это – к лучшему. Физическая боль оттеснила, сняла прежнее мучительное ощущение нечистоплотности происходящего. Осталась просто ночь, теплое касание ветерка, похрустывание камешков под подошвами…

Магнолия, как и советовал Виктор, не стала выходить на дорогу. Она шла вдоль нее. Но не в сторону их сада, а в противоположную. Было очень жаль Виктора – не спит, напряженно ожидает ее кукареканья – или чего? – мяуканья. Но под всевидящее око телекамер идти не имело смысла. Прости, Виктор! Возвращение в усадьбу-ловушку? Нет, надо было уходить – все дальше и дальше. В темноту, в теплый ночной ветер. Каждый шаг почти на сорок сантиметров удалял ее от той совершенно безумной ситуации, что сложилась вокруг дома.

И, как ни мало расстояние в сорок сантиметров, повторяясь снова и снова, оно превращалось в десятки метров. Потом в сотни метров, в тысячи – и это уже было кое-что, это уже было настоящее, взаправдашнее расстояние.

Черные мрачные деревья справа и слева от дороги резко закончились, и открылось поле – пустое, тихое после шелеста оставшейся позади листвы. А впереди – ясно различимый – ну опять-таки шлагбаум! Понаставили!

Может быть, там никого и не было, но Магнолия на всякий случай спустилась с дорожной насыпи и круто взяла вправо, далеко обходя торчащую вверх, строго указывающую на небо палку.

Она остановилась на обочине, лицом к наплывающим фарам, и подняла руку.

Вой мотора перешел в громкое тарахтение. Машины, привозившие им продукты, вещи, оборудование – военные машины, гудели не так, а ровно и сильно.

«Мо-ло-ко», – с трудом разглядела Магнолия большие буквы на боку светло-грязной цистерны, громыхающей позади. Дверца, лязгнув ручкой, заунывно пожаловалась на жизнь – и Магнолия заглянула в тускло освещенную кабину.

– Ну что, будешь залезать, нет? – раздраженно спросил мужичонка в кепке, придерживая левой рукой руль.

– Да, конечно, спасибо, – сказала Магнолия, ухватилась за поблескивающую ручку, забралась по вибрирующим ступенькам, уселась. Было жестко и неудобно – пружины выпирали из продавленного сиденья. Но Магнолия слишком устала.

– Дверь сильнее захлопни, – подсказал мужичонка и выключил свет.

Когда Магнолия сильным рывком захлопнула дверцу, он не глядя, привычным движением воткнул скорость, и машина, озлобленно взвыв, тронулась с места. В тусклом свете Магнолия видела его крупные, некрасиво исполосованные жилами руки, мятый воротник рубашки, щетинистый большой кадык.

– К родным? – спросил он, не отворачивая

голову от дороги.

– А? – не поняла Магнолия.

– Едешь куда? К сродственникам? Или какие знакомые у нас живут? Может, я знаю?

– Вы меня, пожалуйста, не расспрашивайте, – устало попросила Магнолия. – Я, понимаете, ничего ответить вам не могу.

– К хахалю, что ль? – неправильно истолковав ее слова, предположил шофер. – А чего такая оборватая? Дралась, что ль, с кем?

– Нет, нет, не дралась, – помотала головой Магнолия, – извините, пожалуйста, я как-то совсем устала… и, наверно, сейчас засну…