— Беритесь, Фокин, организовать спортивные соревнования.
Геннадий как-то странно улыбнулся: мол, в уме ли вы, товарищ майор, меня же в пассиве числят, воспитывают, а тут надо стать организатором. Но начальник заставы словно и не заметил недоумения солдата:
— У вас это получится.
И Геннадий, щелкнув каблуками, весело вскинул ладонь к головному убору:
— Есть организовать соревнования!
О, какую распорядительность и расторопность обнаружил Фокин, как только взялся за дело. Выявил, кто к какому виду спорта больше всего пристрастен, сформировал команды, расписал порядок состязаний, назначил судей. И соревнования по легкой атлетике прошли с успехом. Сам Геннадий на беговой дорожке показал неплохой результат. Начальник заставы перед строем объявил ему благодарность, а военкоры выпустили «Молнию», но уже не с карикатурой, а с дружеским шаржем.
Так сделал Геннадий первый шаг в активисты. А вел его по этому пути суровый внешне командир.
Майор Меньшов не мыслит командирской своей службы без того, что называют воспитательной работой с людьми. Он растит их на семи ветрах приграничья, где сама повседневность требует от каждого деловитости и мужества, силы и ловкости, исполнительности и находчивости. С такими данными человек, и простившись с границей, не собьется с пути.
У начальника заставы есть замечательное свойство — подмечать в людях ту неповторимую особинку в характере, склонностях, что делает человека личностью. В этом смысле интересна и поучительна одна история. Ее исходом явилась ценная инициатива, с которой выступил позднее рядовой — первогодок Иван Брылько.
Этот тихий паренек с голубыми глазами увлекался научно-фантастической литературой. По натуре мечтательный, он склонен был к уединению. Эти каждодневные его отлучки, правда, никогда не длившиеся дольше того часа, что отводится на личные нужды солдат, чуть было не настроили против него компанейских ребят, его сослуживцев.
— Что-то наш Жюль Верн зачастил в овраг, — сказал как-то рядовой Виктор Фролов командиру, — Вроде и не шумно в казарме, а его все на лоно природы тянет. Одно слово — тихий интеллигент…
Майор, гася вдруг вспыхнувшую лукавинку, едва заметно улыбнулся. Он-то уже знал увлеченность первогодка — умного романтика.
— Во-первых, интеллигент — это совсем неплохо. Даже очень хорошо, товарищ Фролов, — заметил майор старослужащему солдату. — А во-вторых, кто вам мешает сблизиться с Брылько?
И ушел, не развивая дальше разговора.
Фролов несколько минут стоял, почесывая затылок, а потом, взглянув на часы (как раз наступило личное время), быстро вышел из казармы. От порога в сторону оврага уже уходил одинокий след. Выждав несколько минут, Виктор пошел по следу и укрылся в валунах над крутояром. Под обрывом, то тихонько насвистывая, то разговаривая с самим собой, стоял с развернутым блокнотом Брылько. Фролов прислушивался. Из оврага доносилось:
— Какие внешние силы воздействовали на эти следы? Вчера зафиксирована абсолютная минусовая температура тридцать градусов по Цельсию, сегодня — двадцать шесть. Средняя — двадцать восемь. Поток воздуха над поверхностью Мокрой щели составлял приближенно (при этом Брылько зашелестел листками своего кондуита) три с половиной балла. Так-так. Каким же образом все это повлияло на отпечатки нашего следа?
Иван наклонился, пощупал пальцами стенку глубоко осевшего в снегу отпечатка собственного следа, потом потрогал ясно впечатанный и уже замерзший оттиск подошвы. Тут Фролов не вытерпел и вылез из-за валуна.
— Что, Брылько, следы марсианина нашел?
Но ирония эта шла уже, так сказать, по инерции. Виктор понял, что Иван не на шутку взялся за освоение следопытства. И в душе радовался этому. Здесь, в овраге, у Брылько было свое учебное поле. На снегу виднелись несколько различных следовых пар, проложенных в разное время.
— Ах какое невежество вы проявляете, товарищ Фролов! — подхватывая шутку, ответил Брылько. — Визиты марсиан на нашу Землю — продукт гипотетической фантазии. А вот перед вами, как изволите видеть, самая что ни на есть объективная реальность — белая книга со множеством иероглифов — следов. Вы их ощущаете органами чувств и, следовательно, можете прочесть. Если, конечно, изучили букварь следопыта…
Виктор густо покраснел. Солдат-первогодок бросал ему вызов: давай, мол, померяемся силами в следопытстве. У бывалого пограничника забилось ретивое: «Вот тебе и Жюль Верн, — подумал он, — за горло берет». А вслух, выгадывая время, неторопливо, с нарочитой небрежностью протянул:
— Следы, говоришь, реальные?
Он приметил, что часами шестью раньше, после поземки, здесь проходил сам Брылько. Оттого следы и не заметены снегом. Уверенным тоном изложив эти доводы, Фролов усмехнулся:
— Ну что, положил я тебя на лопатки?
А Иван в ответ:
— А вы лучше взгляните, товарищ следопыт, вот на эти удивительно примечательные кусты.
— И смотреть нечего. Отпечатки свежохоньки.
— И все-таки опыт— критерий истины, — настаивал Брылько.
Виктор нехотя прошел к кустам. Отпечатки следов оказались заметенными порошей.
— Так когда же прошел «нарушитель»? — «добивал» оппонента Иван.
Виктору оставалось признать свой промах и пожать руку товарища.
— Ты прав: кусты я и упустил из виду. А они как раз и защитили часть следов от поземки. Молодец, Иван, толк из тебя будет. Экзаменуй дальше, это, черт возьми, увлекательно. Сегодня же майора попрошу, чтобы тебе время на подготовку доклада о следопытстве выделили. Уединился, понимаешь, тут в овраге и колдует сам для себя, как единоличник на своей меже, А что бы сразу сообща, коллективом…
Иван даже растерялся при таком повороте разговора.
— Ну что вы! Какой из меня докладчик? Однако если в самом деле интересно, то сначала поговорим с комсоргом.
— Идет! — широко улыбнулся Фролов.
А на следующий день вся застава слушала доклад рядового Ивана Брылько. Он выкладывал сослуживцам свой и впрямь незаурядный опыт. Определить на снегу принадлежность следа, его направление для большинства пограничников не такое уж трудное дело. А вот точно сказать, когда прошел нарушитель границы, — задача мудреная. Но у Ивана столько накопилось наблюдений, что товарищи слушали его с интересом.
— Чтобы не ошибиться в определении давности следа, — докладывал он, — надо учитывать температурные условия, освещение и другие факторы, влияющие на след.
Толково объяснил, как надо изучать припорошенный след:
— Если стенки отпечатка мягкие, податливые, значит, след свежий, его еще не прихватило морозом.
Говорил Иван и о том, что в тихую погоду свежий след на мягком снегу имеет взрыхленную кромку вокруг вмятины. Пушистые снежинки еще не успели осесть или испариться. Выброшенные носком комочки снега не пристыли к поверхности. Такой отпечаток сохраняется один-два часа.
— Важно запомнить и такую деталь, — напоминал Иван, — что выброшенные из вмятины кусочки наста примерзают к поверхности снега при 12–15 градусах уже через полтора-два часа. Через три-три с половиной примерзнут комки, упавшие на дно следа. Если при этой температуре дует хотя бы слабый ветер, без поземки, то следы стареют в два раза быстрее.
— Вообще-то, товарищ Брылько, — перебил кто-то Ивана, — многовато вы нам всяких цифр наговорили, перепутаешь их и следы фазана за человеческие примешь.
— Бывает, и с правой ногой левую путают. Нечто подобное вчера с одним товарищем случилось, — отпарировал Брылько. — Но в таких случаях рекомендуют привязывать сено и солому. А вообще, товарищи, — уже серьезно продолжил он, — всякий отпечаток надо сверять с контрольным следом. Тогда теория обретет прочную опору на самой земле.
— Все это правильно и дельно вы рассказывали, а вот как быть с ухищренным следом? — усомнился один из солдат в познаниях Брылько. Но, выслушав ответ, и этот признал незаурядные способности молодого следопыта. Иван убедительно изложил теорию вопроса и продемонстрировал на опыте разгадку множества уловок нарушителей границы. Он доказал, что как нельзя подделать документ, не оставив признаков фальши, точно так же нельзя пройти по земле, не оставив признаков следа.
