История ее жизни казалась легендой. Ширин родилась в Узбекистане. Незадолго до начала войны четырнадцатилетняя девочка вместе с матерью переехала в Брест, куда был переведен ее отец. Он погиб в первые часы войны. В дни обороны крепости в одном из ее казематов умерла мать. Осиротевшая девочка оказалась одна на территории, занятой врагом. Женщина, у которой Ширин жила на квартире до начала войны, переправила ее из города к своей сестре на хутор. В белорусской семье девочку-узбечку приняли как дочь. Здесь Ширин могла бы спокойно ожидать конца войны, которая принесла ей уже своим началом столько горя. Но юная патриотка хотела драться с врагом и для этого пробралась к партизанам.
Весной 1942 года отряду потребовались медикаменты. Как их достать? К кому из городских врачей обратиться?
— Разрешите сходить в Брест мне. До войны по соседству с нами жил старый врач-еврей. Он должен помнить меня, — горячо говорила Ширин.
За это предложение было и то, что большие черные глаза и длинные косы делали ее похожей на еврейку. Не вызывая подозрений, она могла общаться с евреями, которые тогда были под строгим надзором полиции.
Когда задание было уже почти выполнено и Ширин со старым врачом шла по улице, они попали в облаву. Полицаи и немцы хватали молодежь и гнали на биржу труда: так начиналась дорога на фашистскую каторгу в Германию. Казалось, на спасение не осталось и малейшей надежды.
— Говорите мне что-нибудь по-еврейски, — торопливо шепнула своему спутнику Ширин. Старик заговорил по-еврейски, а девушка, улыбаясь, отвечала ему по-узбекски. Так, оживленно «беседуя», они поравнялись с двумя полицаями.
— Стой! Документы! — окликнул их один из полицаев.
— Брось, не видишь с пьяну, что ли, — это же юде! — остановил его напарник.
— Ишь как трещат, и слов не разберешь. Ну да пусть пока поговорят. Скоро мы их отправим, только в другую сторону! — услышали они за спиной голоса и смех полицаев.
Отряд получил медикаменты. Так благодаря девушке из Узбекистана и старику, носившему на груди накануне своей гибели желтую шестиугольную звезду, были спасены жизни людей различных национальностей…
Как-то Ширин снова отправилась из леса на задание. Распростившись с партизанами на последней заставе, она двинулась дальше одна. И вдруг из-за кустов ее неожиданно схватили два дюжих полицая, неизвестно как и для чего оказавшиеся в лесу. Девушка рванулась — в руках полицаев осталась только ее куртка. А еще через мгновение они, навеки сохранив на своих лицах удивленное выражение, лежали на лесной тропинке, прошитые автоматной очередью.
Это были лишь отдельные штрихи удивительной биографии девушки из Узбекистана, о которой казаху Тилитаеву и его людям рассказали белорусы под Брестом.
На следующий день конники Тилитаева были в своем соединении. Оно расположилось в лесу на севере Волыни, неподалеку от железной дороги Брест — Ковель.
Раннее июньское утро. Только что проснувшийся лес полон птичьего щебета и той влажной пахучей свежести, которая скапливается за ночь и при свете солнца распространяется повсюду, бодря все живое. В этот ранний час к взводу, охранявшему восточную опушку леса, из штаба возвратился командир. Едва спрыгнув с коня, Саша стал объяснять обстановку:
— Фашисты подтягивают крупные силы и окружают лес. Штаб партизанского движения Украины приказал из окружения не выходить, а принять бой. Это отвлечет армейские части врага и облегчит нашим прорыв фронта. Поэтому, ведя бой здесь, мы будем помогать прорыву линии обороны врага на фронте.
А потом, убедившись, что все понимают серьезность задачи, отдал распоряжение:
— Окопы рыть в полный профиль. Коней укрыть в соседней балке.
В небе появляется «рама».
— Неспроста этот пакостник здесь кружится, — вздыхает Ванюшка Абрамченко и снова с ожесточением роет ячейку для ручного пулемета…
Оборона готова. И вовремя.
Солнце уже опускалось, когда с запада, медленно извиваясь, поблескивая боками автомашин и бронетранспортеров, надсадно завывая моторами, поползли вражеские колонны.
Третьи сутки подряд гремит бой. Никто не может сказать, в который раз идут в атаку гитлеровцы и власовцы.
— Без команды не стрелять, — снова и снова передает по цепи Тилитаев.
Все ближе мелькают за деревьями пестрые плащ-накидки и маскхалаты. «Форвертс! Форвертс!» Пестрые фигуры уже не только не ложатся, но и не прячутся за деревья. Еще один бросок — и они растопчут защитников леса. И снова, в который раз, им приходится откатываться назад, бросая убитых и раненых.
В цепях залегших гитлеровцев непонятная возня.
— Фойер! Фойер! — слышится оттуда.
— Мало им было огня! Еще хотят, — не говорит, а хрипит потерявший голос Тилитаев.
Впереди вспыхивают яркие языки пламени. Огнеметы. Так вот о каком огне кричали фашисты! Языки пламени ширятся, растут. Огненный вал с треском и шипением катится на окопы.
— Сгорим! — взлетает чей-то испуганный возглас.
— Без паники! Горит хвоя и сушняк, а не лес! Убрать от окопов все, что может гореть, — слышится уверенный голос командира.
Обдирая в кровь руки, люди под прикрытием приближающегося огненного вала оттаскивают ветки и валежник. Огонь все ближе. Вот уже в нем дико воют тяжело раненные власовцы, оставшиеся там, где захлебывались их атаки. А партизаны слезящимися от жары и дыма глазами уже ловят на прицел фигуры врагов.
На четвертый день боев от командования соединения поступил приказ: прибыть к штабу соединения для выхода из окружения. Но как оторваться от противника, если он то и дело бросается в атаки? Нужно оставить заслон, который ценой собственной жизни задержит врага. Остаются добровольцы.
За огромным сосновым пнем залег Адам Иванчук из Городницы. Он спокоен в любой обстановке. Однажды, когда подрывники минировали железнодорожную линию, Адам находился в группе бокового охранения. Тихий свист оповестил, что мина заложена и охранение может сниматься. И когда все поднялись, на насыпи остался лежать один Иванчук. Оказывается, парень задремал, когда других в это время била нервная дрожь. Тогда за свое чрезмерное спокойствие он получил от Тилитаева трое суток ареста. Правда, за неимением гауптвахты он отсидел их в самим же вырытой яме. Сейчас его сверхъестественной хладнокровие было как нельзя кстати.
Справа, от него окопался москвич Андреев. До войны работал на автозаводе. Мечтал стать инженером-автомобилистом. Война перевернула все планы. Но весельчак Андреев ни в каких обстоятельствах не терял оптимизма. Он и сейчас, после того как пулеметной очередью ему перебило ноги, превозмогая боль, пытается шутить.
Андреева перевязал сам истекающий кровью Яков Шпильберг, врач из небольшого волынского городка Горохова. Яков говорил на двенадцати языках. Стоило радисту принять любую из европейских радиостанций, он начинал переводить содержание передачи. Из других эскадронов на него приходили смотреть как на чудо. Во взводе Шпильберг был всего две недели. Когда гитлеровцы оккупировали Горохов, Якова, как и всех евреев, загнали в гетто. Там он вступил в боевую группу, которая с оружием в руках встретила фашистов, когда те приступили к уничтожению гетто. Еврея Шпильберга спрятал украинец Шевчук, которому когда-то врач своей операцией спас жизнь. Два долгих года Яков просидел на чердаке. Однажды во дворе послышалось бряцание оружия и разговор. Говорили по-русски. Через несколько минут Шпильберг уже обнимал конников разведки. Два дня спустя он был во взводе Тилитаева, а теперь раненый лежал с автоматом на лесной опушке.
В заслоне остались также старшина эскадрона Губин и секретарь партгруппы Гиманов. Первый был из Камня-на-Оби, второй — из Казахстана.
Возглавил оставшихся начальник особого отдела. Сдержанный и суховатый лейтенант государственной безопасности Бобыр был безгранично храбр. И на этот раз он остался на самом опасном месте.
Все они остались просто и буднично. Не было высоких слов о долге и подвиге. Был сам подвиг. Они задержали врага. И погибли сами. Погибли для того, чтобы их товарищи по оружию, соединившись с фронтом, снова вышли к государственной границе нашей Родины, а затем, пройдя по Европе, закончили войну в Берлине.
