Изголодавшиеся быки, и в особенности бугаи, рысью подбе­гали к крестьянским избам; как в цирке, становились во весь рост на одни задние ноги; поднятыми передними ногами, как руками, царапались по бревенчатым стенам, сколько могли, вверх, и там, губами, как щипцами, в момент выдергивали из крыш хороший пучок почерневшей соломы и с этой добычей в зубах убегали обратно в свой гурт. И было такое впечатление, что, если в скот стрелять, он все равно будет продолжать разорять крыши домов.

   Коровенки, исхудалые, с маслено-блестящими женствен­ными глазами, от нервности странно -- по-собачьи -- поджав под себя хвосты, одна за другой, со скачущим сердцебиением побежали гуськом вдоль порядка крестьянских домов, искали раскрытых калиток, ворот и, ловко нырнув в них, мгновенно пря­тались в чужих сараях, конюшнях, темных углах, мечтая остаться там, пристать навсегда к любому оседлому хозяйству, лишь бы не идти дальше. И гонщикам приходилось поодиночке выкола­чивать их оттуда.

   Гонщики в бешенстве разрывались на части, не знали, что спасать: или крестьянские крыши, или государственных коров?

  -- Старики! -- обращались они изнемогающими от ус­талости голосами к бородатым мужикам. -- Чего же вы, ироды, не помогаете нам отгонять от ваших крыш быков! Ведь они рушат ваше добро!

  -- А какое вы имеете право гонять через селения такие огромаднейшие шайки скота? -- не двигаясь с места, сурово вопрошали пожилые мужики. -- Разве вам тут дорога, бесовы дети! Вон дорога для скота, вокруг села, а не тут!

  -- Мы у тебя не спрашиваем, где дорога! -- бранились гонщики и с криками продолжали бить палками своих живот­ных, отгоняя быков от соломенных крыш и выковыривая коров из чужих закутов.

  -- Не спрашиваешь?! -- гудели на гонщиков старики и собирались возмущенными кучками. -- Вот отобьем сейчас у вас всем народом десяток быков в нашу пользу, тогда будете знать, как не спрашивать, где дорога. Должны спрашивать!

  -- А ну попробуй отбей! Скотина Центры, клейменая, ка­зенная, не наша!

  -- Вот соберем народ и все равно отобьем! -- грозились мужики, делая вид, будто сговариваются между собой.

  -- Эй, бабы! -- кричали в другом месте гонщики. -- Чего раззявили рты! Закрывайте калитки! Не видите, что наши коро­вы забегают в ваши дворы, прячутся по закутам!

  -- А вам жалко? -- говорили бабы. -- Оставили бы нам по одной молошной на хозяйство!

   Во всех попутных селах и деревнях происходило одно и то же: мужики, бабы, дети высыпали на улицу, становились вдоль своих изб в картинный ряд, словно позируя перед фотографом, и неподвижно стояли так до тех пор, пока проходившие мимо гурты не исчезали из виду. Потом раздавались вздохи, начина­лись обсуждения...

  -- Товарищи! -- обратился к Кротову в конце одного села местный кузнец, сплошь черный от сажи, вылезший из своей кузницы на свет, чтобы поглядеть на гурты. -- Чья скотина, советская?

  -- Советская! -- дернув головой, веско отвечал Кротов, выпрямился и с гордостью окинул взглядом доверенные ему гурты.

  -- А-а...-- с удовлетворением протянул кузнец, и черное лицо его прояснилось. Он поближе подошел к Кротову. -- Это хорошо. Хо-ро-шо-о... Красная Армия закупила? Или Центро­союз?

   -- Трест "Говядина".

   Кротов подробно объяснил, что советская власть закупкой скота в засушливых районах выручает крестьян из беды, вырывает их из лап спекулянтов, за ничто скупавших у мужика скотину

   -- Мы сразу против частных закупщиков подняли цену за пуд живого веса!

   И везде, где проходившие по селу гурты не причиняли сельчанам убытка, жители жадно искали случая побеседовать с гонщиками как с людьми новыми, сведущими, бывающими в городах, даже в Москве. Беседовали на разные темы: хозяй­ственные, бытовые, религиозные, политические...

  -- Откеда скотина? -- по-свойски кричал на всю улицу лохматый мужик, очевидно вскочив со сна и стоя возле своей избы в нижней рубашке с широко расстегнутым воротом, без штанов, в сползающих все ниже подштанниках, босой.

  -- Из Еремина! -- тоже громко, точно глухому, отвечали ему с середины дороги гонщики.

  -- Чья?

  -- Центры!

  -- Стало быть, казенная?

  -- А ну да!

  -- А сами чьи? -- сонно, как лунатик, выходил на середи­ну дороги этот мужик, придерживая одной рукой падающие подштанники, а другой, для деликатности, распутывая на не­покрытой голове волосы, падающие на глаза и мешающие ему видеть.

  -- Ереминские! -- ответствовали гонщики и останавли­вались в надежде воспользоваться от босого мужика каким-нибудь полезным для пути сведением.

  -- У вас жнива пахали? -- в завязавшемся разговоре спрашивал мужик, подойдя к гонщикам вплотную.

  -- Еще! -- коротко бросали гонщики, что на местном жар­гоне означало: "Нет еще".

  -- Почему не пахали?

  -- Нету дождю. Земля больно сухая.

  -- Стало быть, в том краю тоже такая сухмень?

  -- А то?

   Что означало: "А то нет?"

  -- А зерно на озимый посев в вашем месте давают?

  -- Шумят, что будут давать. А покеда ничего такого нету. А у вас?

  -- Пока ниоткеля нету никаких слухов.

  -- Это плохо.

   -- Знамо, плохо.

   Кротов подмигнул мужику и тихонько спросил:

  -- Дядька, а у вас тут на деревне самогону нельзя достать? Нам немного, только для аппетита.

  -- Нету. Сами бы выпили. Летошный год варили, а сей год не варят. Обедняли. Во всей этой округе, почитай, только одна наша селения такая скупая. А туда дальше по большаку, в прочих селениях, там самогону сколько хотите. Там смогете достать. И самогон же хороший есть у которых, страсть! Валит с ног наповал!

   В большинстве сел мужики глядели на проходивший мимо них скот с большим сокрушением.

   Скот от них, от мужиков, уходит! Скот гонится в города, на бойни!

  -- Говядинка хорошая, -- ехидно замечал вслух один му­жик, кивая другим на картинных рогатых великанов, впряженных в гуртовую повозку.

  -- С жирами! -- в тон ему, с такой же подковыркой, под­дакивал другой.

  -- Мужик обеззубел такую говядину есть, -- говорил так же третий.

  -- Найдутся, которые поедят! -- загадочно, со злобинкой в глазах произносил четвертый.

  -- Темнота у нас! -- в оправдание таких высказываний пожаловался Кротову подошедший к нему сторож при сель­ской потребиловке, степенный пожилой мужик.-- Немысленная темнота!

  -- Как темнота? -- засмеялся Кротов. -- А говорили: "новые времена", "разъездные лекторы", "передвижные теат­ры", "самоделковые концерты", "танцы до утра"...

   -- Где там! -- безнадежно отмахнулся рукой сторож. -- Когда ожидалось затмение луны, то в двадцати семи верстах отсюда, в нашем уездном городу, на базарной площади, люди смотрели на луну в митроскоп. Смотрел, конечно, и я. При митроскопе находился приезжий лектор, видно, здорово хватимший для ради приезда. "Это, -- говорит лектор, показывая через митроскоп на половину луны, -- это Япония, а это, говорит, рядом чернеется Америка". Весь народ поверил, один я не поверил, как я все-таки здесь, на всю нашу селению, человек выделяющий. Про Америку я, конечно, ничего не скажу: я там не был. А вот про Японию, про ту наверное знаю, что она не на луне, а на Земле, как я сам участвовал в русско-японской войне, имею заслуги и ранения. А вы говорите: "лекторы", "лекторы"... Все равно никто ничего правильно не доказыва­ет. Опять взять то затмение. Полное затмение луны, безуслов­но, было. Но куда она тогда девалась, та луна, -- скрылась ли она временно за облаками или же вовсе уничтожилась, сгоре­ла, а на ее месте народилась другая, -- этого человек никогда не узнает.

   И долго еще говорил сторож, жалуясь на окружающую темноту, перескакивая с предмета на предмет, пока гурты неподвижно стояли и сонно отдыхали среди широкой сельской улицы.

   Гонщики в это время гурьбой атаковали тесную потребиловку и тщетно копошились там в разложенных перед ними скудных товарах.