Все молчали. Не шевелились. Стояли без движения. Че­тырнадцать человек было счастливых; человек сорок -- несчаст­ных. Первые, чтобы не растравлять раны вторых, подавляли в себе чувство радости, боялись, как бы не улыбнуться, прятали торжествующие, довольные лица. Горе вторых усугублялось тем, что они не могли ни браниться, как хотелось бы, ни проклинать, ни угрожать: ссориться с Иваном Семенычем -- значило бы потерять всякую надежду гнать скотину когда бы то ни было впредь. И, немного постояв, они бросали издали в лицо Ивану Семенычу разгневанный, сложный, много говорящий взгляд и, как с кладбища после похорон, молча, понуро уходили.

   Только один степенный мужик с прямыми, намасленными, схваченными картузом волосами, благочестиво начесанными на уши, уходя, ни к кому не обращаясь, громко сказал:

   -- А я бы дешевле погнал!.. Я бы за полцены погнал!

   Человек пять из обездоленных все же остались; долго

   стояли в сторонке, все врозь, по одному, вдали один от другого: караулили, ожидали. Вдруг кто-нибудь из принятых откажется от работы? Вдруг кто-нибудь внезапно передумает, убоится, забо­леет? Тогда они заступят на его место.

   Принятые в гонщики четырнадцать человек, из страха, что Иван Семеныч может почему-либо заменить их другими, с мо­мента зачисления себя на работу не отходили от скотины, остались при ней, уселись или разлеглись на дворе кто где -- прямо на земле, бдительно стерегли свои должности, чтобы их никто у них не отнял. При каждом появлении на дворе Ивана Семеныча они старались как можно лучше проявлять себя в работе: дружно подвозили к обоим дворам купленную уполно­моченным кормовую просяную солому, весело разносили ее охапками к скотине; намеренно громко и озабоченно кричали друг другу о деле, когда мимо них проходил Иван Семеныч...

   Перед тем как ужинать, Иван Семеныч вышел с ведерком колодезной воды на улицу, на крылечко того поселкового дома, в котором собирался ночевать. Он снял с себя пиджак, картуз, закатал рукава сорочки, начал намыливать сперва руки, лицо, шею, потом бритую, в белой щетинке, седую голову. К нему неслышно откуда-то подошел неизвестный мужчина в широко­полой порыжелой шляпе, в очень тесном защитного цвета ките­ле, пожилой, высокий, тихий, с осунувшимся, нездоровым, как пос­ле тифа, лицом. Он молча и предупредительно взял из рук Ивана Семеныча железную кружку, зачерпывал ею из ведра, поливал Ивану Семенычу на руки, на голову, подавал мыло, потом снял с гвоздя на дверях и подал полотенце...

   Пока Иван Семеныч, прекрасно вымытый, освеженный, об­стоятельно утирался полотенцем, незнакомец, услуживающий ему, негромко говорил:

   -- Бедней меня никого нету. У других есть хотя помещение, хотя крыша. А я ночую сегодня здесь, завтра там. Вот скоро зима, а я раздетый и отощалый. Если вы мне дадите хотя разок прогнать скотину, я сразу поправлюсь...

   Иван Семеныч сделал раздраженное лицо.

  -- Я же вам объяснял, -- прервал он мягкую речь незна­комца, -- что я придерживаюсь закона и не имею права брать людей больше, чем это полагается по количеству скотины! Ва­кансии все заняты! Наемка людей кончена! Всякий разговор об этом сейчас бесполезен!

  -- Может быть, завтра утречком еще прикупите скотинки и тогда вам понадобится лишний человечек? -- еще вкрадчи­вее спросил мужчина, пряча расстроенные глаза под нависаю­щими полями шляпы.

  -- Ничего не прикуплю и ничего мне не понадобится! Луч­ше не надейтесь! Никого больше не возьму, понимаете, никого!

   И бодрым для своего преклонного возраста шагом упол­номоченный пошел в дом. Высокий мужчина в коротком ките­ле уныло нес за ним в обеих руках весь умывальный прибор: ведерко, кружку, мыло, полотенце...

   Когда Иван Семеныч перед сном ужинал в освещенной комнате, этот незнакомец, насунув на глаза шляпу, прохаживался мимо дома. И едва Иван Семеныч разделся, погасил свет и лег спать, как чья-то заботливая рука тотчас же плотно закрыла на улице у его окна расхлябанные наружные ставни...

   -- И чего ты брешешь, анафема! -- всю ночь кто-то невидимый в потемках отгонял собак, заводивших драку против окна, где спал Иван Семеныч.

   ...На рассвете было видно, как незнакомец, зябко скорчив­шись, спал на боку на земле у стены дома, в котором ночевал Иван Семеныч. Шляпа его была насунута на лицо, под головой вместо подушки лежали камень и красный платок с куском ржаного хлеба; между согнутыми и крепко сжатыми коленями торчала крепкая суковатая бродяжеская палка с искусанным собаками нижним концом.

4

   -- Повозку хорошо осмотрели? -- ранним холодноватым предосенним утром громко раздавался на улице озабоченный голос Ивана Семеныча, снаряжавшего гурт в пятьсот голов в далекий и трудный пеший путь. -- Колеса у повозки дегтем смазали? Дегтя не забудьте захватить с собой! Дно повозки с продуктом хорошенько закидайте сеном! Еще, еще! Мало! Сено всегда может пригодиться в дороге!

   Люди, все четырнадцать человек, вихрем носились в при­сутствии Ивана Семеныча, стараясь отличиться.

   Не успевал Иван Семеныч вымолвить слово, как они уже летели исполнять приказание. Все делалось ими быстро и ак­куратно.

   А в стороне от горячки приготовлений, опершись плечом об угол дома и переплетя жгутом непомерно длинные ноги, тщетно проожидав всю ночь вакансии, бездейственно стояла неподвижная, словно изваянная, высокая, в коротком порыжелом кителе человеческая фигура, в такой же порыжелой шляпе, на­сунутой на глаза, с видавшей виды походной палкой в крупных костлявых руках...

   Провозились со сборами долго, гораздо дольше, чем предполагали. То десятиведерная дорожная бочка для питье­вой воды дала течь; то не оказалось у нее пробки и строгали деревянную затычку; то ведра привесили не там: слишком близко к колесам -- будут колотиться; то Иван Семеныч запропастился в слободе, задержался с бумажными делами в какой-то конторе; то, высунув язык, бегали по слободе, искали того его помощника, в кармане которого хранилось пропускное удостоверение от ветеринара...

   -- Ну! -- около десяти часов утра вместо предположенных шести торжественно и вместе тревожно произнес наконец Иван Семеныч гонщикам скота свои последние прощальные слова. -- Выслушайте меня!.. Старшим над вами вместо себя назначаю Кротова Тихона Евсеича!.. Его слушаться!.. Ему подчиняться! Кротов, запомни мои наказы тебе! Первое: не травить в пути крестьянские хлеба! Второе: не очень избивать палками скот! От меня ничего не скроется! Если где-нибудь потравите мужицкое добро, нам все равно потом пришлют оттуда из сельсовета акт о вашей потраве! Если будете избивать дрекольями скотину, нам об этом подробно донесут с нашей трестовской хладобойни! Там всегда из-за ваших побоев по полпуда с головы лучшей филейной говядины собакам выбрасывают! На бойне в точности определят: какие побои ваши, какие прежних хозяев скота! Не менять в дороге коров дойных на недойных: в сопроводительных документах отмечены приметы и вес каждой коровы! Ну, Кротов, теперь становись в воротах и принимай от меня по счету скот! С этой минуты ты хозяин гурта, ты ответчик за все! Меня тут уже нет!

   При последних словах Иван Семеныч, как бы для нагляд­ности, отступил на шаг в сторону.

   Из первого двора выгнали на улицу быков, из второго -- коров с бугаями. Оба гурта, окруженные конвоем гонщиков с длинными палками на плечах, как с ружьями, стояли среди до­роги и ожидали, пока запрягут в нагруженную до отказа гурто­вую повозку пару отборных, самых рослых, самых сильных кра­савцев быков.

  -- Кротов, идем в избу, -- сказал тем временем Иван Семеныч. -- Дашь мне расписку, что принял от меня двести коров и триста быков. И получишь деньги на ходовые расходы.

  -- Гонщики, на места! -- выйдя вскоре из избы, неожидан­но повелительно, по-военному, скомандовал новый начальник гуртовщиков Кротов, человек средних лет, маленький плотный крепыш, вдруг с наслаждением почувствовавший себя полно­властным распорядителем и этой скотины, и этих людей, и тех государственных денег, что в казенной походной сумке у него на ремне через плечо. -- Каждый чтобы помнил у меня, кто где занимается: кто около коров с бугаями, кто около быков! Семь человек там и семь человек тут! На повозку садиться быками править только старикам или по причине болезни! Никакого баловства! За каждое упущение по работе будете отвечать мне! Поэтому каждый поглядывай за другими и, если что заме­тишь, докладывай мне! Предупреждаю, что по закону я имею право дать каждому из вас отставку в любой момент! Ну, ка­жется, все у нас готово?