-- Да.

  -- Дайте за пару три сотни, вот и поладим. Без колготы.

  -- Далеко, брат. Далеко до трех сотен за этих быков.

  -- Совсем не далеко, Иван Семеныч. Быки дюже веские, с большими жирами. Вам объяснять не приходится, вы лучше нас видите. Таких специалистов своего дела, как вы, тут больше не найтить.

  -- Полторы сотни дам.

  -- За обоих?

  -- Да, за обоих. И ухожу.

  -- Иван Семеныч! Стойте! Прибавьте еще чудок! Еще чудочек. Только потому, что вам хочу продать, вам! Такого специ­алиста, как вы...

   По мере того как время приближалось к вечеру, мужики, мелкие продавцы собственной скотины, волновались все боль­ше, заражая тревогой друг друга. И закупщикам все труднее становилось добиваться от них порядка, соблюдения очереди...

   И напрасно счастливцы, наконец продавшие свою скотину, ,уходя, на радостях успокаивали остающихся:

   -- Центра -- она и завтра будет брать!

   Настроение создалось такое, что никакому утешению уже никто не верил.

   А тут еще вдруг по базару пронесся слух, что некоторые уполномоченные, работающие на Москву, внезапно прекратили покупку: несколько раз приносили им сюда срочные телеграм­мы, несколько раз письмоносцы разыскивали их по базару.

   -- Где тут Шевченко? Который из вас, закупщиков, Красов? А Смилянского никто не знает? Ему тоже из Москвы срочная! Кто тут уполномоченный Торсук?

   Во всех телеграммах -- и к Шевченко, и к Красову, и к Смилянскому, и к Торсуку -- стояло всего только одно слово: "Мялка!" Это слово на языке деловых людей означало, что в Москве заминка с приемкой скота -- затоваривание, что там "тупо" берут скотину, уже не дают обусловленную цену.

   Барышники бегали по базару растерянные, темные, сви­репые. На лицах их всех было написано все то же уничтожа­ющее слово: "Мялка"! Им, уже закупившим скот, угрожало разорение. И некоторые из них пытались было завести "част­ный разговор" с Иваном Семенычем как с наиболее крупным заготовителем, чтобы сбыть ему слишком поспешно накуплен­ную ими скотину. Но обозленные мужики всякий раз с бранью гнали их прочь от него.

  -- Иван Семеныч, чем шептаться с этими барышниками, ты лучше пойди моих калмыцких пестряков погляди! -- проди­рался не в очередь, и даже не замечая этого, совсем потеряв­ший голову мужик,-- Вон она, моя пара, стоит -- голов тридцать пройдя! Кормленые! Быки с говядинкой! Получишь благодар­ность за них! Вспомнишь меня!

  -- Соблюдай очередь! Когда этих голов тридцать пройду, тогда и твоих посмотрю!

   ...Едва стало темнеть, как на скотском базаре, на всей огромной его котловине, дружно задымились костры. Безветрен­ным вечером целый лес змеевидных столбов белого дыма лени­во засверлился от земли вверх, совсем как из широкого крате­ра дотлевающего вулкана.

   Хозяева скотины варили в закопченных ведрах походную похлебку, устраиваясь на ночевку, не сходя с места, тут же на земле, вместе со своими животными.

   И в резко похолодавшем вечернем воздухе к запахам свежего навоза все сильнее и сильнее примешивались привку­сы и горьковатого дыма, и аппетитного варева на ужин.

   А через какой-нибудь час или полтора огни костров один за другим начали гаснуть, и вялых спиралей белого дыма в воздухе становилось все меньше. И вскоре на всей площа­ди базара, на месте недавнего шума наступила такая тишина, как будто здесь ничего не осталось живого. Спали и люди и скотина...

   И вдруг, прорезая устоявшуюся тишину, над всей площа­дью спящего рынка одиноким соло возносился все выше и выше могучий, страшный, полный смертельной тоски рев быка, направленный в ту сторону, куда была повернута в потемках и его красивая, с огромными рогами голова: назад, назад! -- к далекому, покинутому, похоже, навсегда, дому.

3

   Вечерними сумерками, когда субботнее подторжье закан­чивалось, сборное стадо крупного рогатого скота, закупленного Иваном Семенычем, восемь поденщиков гнали с базара на ночевку в загон, в самую слободу Еремино.

   Иван Семеныч и его помощники, все трое, измученные горячей работой, руководили переправой своего гурта по мосту через речку.

   -- Легче, легче! -- кричал Иван Семеныч, делая знаки рукой. -- Сзади не напирайте, сзади задерживайте скотину! А то она, как в летошний год, провалит мост и сама утонет в трясине! Передние, а вы чего смотрите? Глядите, чтобы, которая перешла мост, не разбегалась по поселку, а шла шляхом! Вон одна коровенка уже раскрыла головой зеленую калитку и забежала в чужой двор! Гоните ее оттуда!

   Вступили всем стадом в самый поселок. Пошли, гикая глотками и стреляя бичами, широкой пыльной главной улицей между двумя рядами протянувшихся вдаль однообразных, уны­лых, низеньких одноэтажных поселковых домиков, очень старых, почерневших от времени, с прогнившими насквозь деревянны­ми крылечками, с покосившимися над ними дырявыми навеса­ми, с кривыми, закрытыми по целым суткам, то от мух, то от солнца, наружными ставнями...

   Остановили сборное стадо перед "загоном", перед двумя большими, расположенными рядом пустыми дворами, арендуе­мыми трестом Ивана Семеныча "Говядина".

  -- Отбейте коров от быков! -- скомандовал Иван Се­меныч.

  -- Иван Семеныч, и бугаев тоже отбивать от быков? -- заботливо спросили поденщики, сразу несколько человек, очень довольные, что сегодня кое-что заработают.

   -- Да, да, -- спохватился Иван Семеныч. -- И бугаев тоже!

   Поденщики, кто с бичом, кто с длинной палкой в руках, без всякого опасения, смело протискивались внутрь стада рогатых гигантов, отыскивая среди них. коров, и ударами и завывающи­ми, притворно-жестокими вскриками отбивали их еще на ули­це в отдельное стадо. Скотина, не понимая, чего от нее хотят, испуганно металась, кружилась на месте, везде натыкаясь на палки и горластые вскрики поденщиков.

   На эти неистовые, захлебывающиеся вскрики гуртовщи­ков из ближайших калиток выходили целыми семьями любопыт­ные поселковые жители.

  -- Чей скот?

  -- Разве не видите?

  -- А! Это Ивана Семеныча! "Говядины"!

   Полагалось быков загонять в один двор, а коров и бугаев в другой, смежный. Иван Семеныч стоял в воротах первого двора с карандашом и блокнотом в руках, чтобы пересчитать быков, входивших во двор.

   Но скотина никак не шла в широко раскрытые ворота: остановилась перед ними и стояла на улице. Дикими, не своими глазами она косилась по сторонам, словно ее завлекали на бой­ню. И ни беспощадные палочные удары, ни ужасные, деланно-зверские завывания людей никак не могли сдвинуть ее с места.

   -- Иван Семеныч, спрячьтесь! -- посоветовал тогда один из опытных гуртовщиков, маленький худощавый старик в ветхом зипуне, подпоясанном веревкой.

   Едва Иван Семеныч вошел во двор и спрятался за половин­кой растворенных ворот, как один могучий бык отделился от всех и, наклонив огромную голову, неожиданно, легкой элегантной рысью, красиво, как на арене цирка, пробежал сквозь ворота в самую глубину двора. За ним, вначале настороженно сжимаясь, чтобы не успели откуда-нибудь из-за угла ударить палкой, еще быстрее проскакал вскачь сквозь ворота другой, потом рвану­лись туда и остальные. Быки, тесня друг друга, уже ломились в шатающиеся ворота целыми шеренгами, целыми колоннами, всей своей каменно-сбитой массой. И теперь люди изо всех сил уже старались сдерживать их, осаживать палками назад.

   -- Отбивайте тех, которые сбоку, чтобы проходили в ворота не шеренгой, а гуськом, по одному, по два! -- кричал со двора, прячась за воротами, Иван Семеныч. -- Иначе их тут сам черт не сосчитает!

   Он стоял и хворостинкой поштучно пересчитывал прохо­дящий в ворота скот. Внутри двора, прячась от быков, делали то же самое его помощники. Для верности каждый из них вел свой отдельный счет в своем блокноте.

   Скотина, попавшая во двор, прежде чем успокоиться, мел­ким полубегом обходила все заборы двора, углы, закоулки, при­стройки и, низко опустив морды, ко всему этому очень близоруко присматривалась на ходу такими удивленно-встревоженными глазами, словно здесь каждая вещь угрожала ей смертью.